2 ноября - день усопших. Не знаю, существуют ли на земле еще страны, где бы так снисходительно, насмешливо и даже вызывающе относились к смерти, как в Мексике. В этот день на прилавках появляются черепа из сахара, которые дарят детям. «Хлеб усопших», на котором тоже белым кремом нарисован череп, заменяет обычные булки. Излюбленным украшением становятся человеческие скелеты: они пляшут, как марионетки, в руках уличного торговца, стоят, наряженные в сомбреро и плащи в витринах магазинов, мелькают на страницах газет. А иногда из них создают целый оркестр - пусть и по ту сторону жизни будет весело, словно говорят мексиканцы.
Кладбище в эту пору напоминают парки народных гуляний. У могил ставят свечи, молятся. Надгробья украшают цветами; в некоторых селениях принято выстилать цветами тропинку от могилы до дома - чтобы «усопший не сбился с пути». Но сами живущие совсем не желают грустить - шутят, поют, жгут бенгальские огни, справляют обильную трапезу. Люди смеются, издеваются над смертью.
«Жизнь ничего не стоит» - это любимая поговорка мексиканца, который хочет подчеркнуть ею свое презрение к смертельной опасности. И это не только слова, не пустая бравада. Не существует большего оскорбления для мексиканца, чем обвинение в трусости.
Есть трудно переводимое выражение «муй омбрэ», с испанского - что-то вроде «настоящий мужчина».
Мне рассказывали, как мексиканцы иногда безрассудно играют со смертью. Бывает, соберутся в местной кантине - дешевой закусочной. Заспорят, разгорячатся. И вот уже один, глядя тяжелым вызывающим взглядом на своего соседа, произносит: «Ты - не мужчина!» Другой тоже вскипел, метнулась молния в черных глазах: «Нет, я больше мужчина, чем ты!» Этого достаточно, чтобы оба, еще минуту назад мирно беседовавшие о житье-бытье, с какой-то необъяснимой яростью кинулись друг на друга. Нередко в руках оказываются револьверы или ножи, и тогда не исключен драматический исход. И такая развязка никого особенно не волнует.
Мексиканец выставляет смерть напоказ, как украшение или драгоценность. Слава героя как-то неразрывно связана с торжественным «вечным покоем». Неудивительно, что мексиканский правитель прошлого века генерал Санта-Ана с военными почестями похоронил собственную ногу, потерянную в боях под Веракрусом. По словам писателя Хорхе Карриона, «это было равносильно как бы немножко умереть и еще при жизни приобрести нечто от овеянного смертью ореола героизма».
Откуда взялось такое необычное отношение к смерти? Уж во всяком случае, не от испанцев, которые испытывали страх перед старухой с косой и отождествляли смерть с исчезновением человека, хотя их католическая религия и проповедовала загробную жизнь. Скорее всего этот взгляд на смерть исходит от ацтеков.
Давние обитатели Мексиканской долины имели свое понятие о смерти. «Для древних мексиканцев,- пишет известный мексиканский поэт Октавио Пас,- противопоставление смерти и жизни не было таким абсолютным, как для нас. Жизнь продолжалась в смерти. И наоборот... Жизнь не имела более высокого смысла, чем вылиться в смерть, свою противоположность, в свое дополнение; а смерть, в свою очередь, не была концом сама по себе; человек питал смертью ненасытную жизнь, которая всегда не удовлетворяла его».
Жизнь и смерть в сознании ацтеков образовывали как бы один единый круг, который словно бы позволял им существовать в двух различных мирах. Отсюда и миф о богах, которые должны были питаться кровью человеческих жертв, чтобы не умереть. А за эту «пищу» боги платили людям тем, что заставляли плодоносить растения, питая человеческий род чем-то таким, что было порождено смертью людей. Иными словами, только смерть могла обеспечить жизнь на земле.
Испанцы, прибывавшие в Теночтитлан, были поражены жутким зрелищем жертвоприношений. Кровавый обряд совершался с необычной торжественностью и священным трепетом. Медленно и плавно ступая, двигались по главной улице жрецы в черном одеянии. В центре кортежа человек с исступленно-вдохновенным выражением лица, обрамленного разноцветным веером из перьев. Он был героем дня, и это можно было видеть по тем завистливым взглядам, которые бросали на него окружающие. Процессия поднимается на высокий пирамидальный постамент и останавливается у камня, положенного рядом с изваянием бога. Уицилопочтли с оскаленной пастью жадным взглядом каменных глаз смотрит на свою жертву.
Священнослужитель в ярко-алом плаще подходит к приведенному индейцу, и толпа, возбужденно шумевшая еще минуту назад, замирает. Еще мгновение - и кремневый нож вонзается в грудь человека; жрец быстро раздвигает кровоточащую рану и рывком вынимает еще трепещущее сердце. Он поднимает его в направлении к солнцу, а затем бросает к ногам каменного идола. Люди, хранившие молчание, начинают петь и кричать в религиозном экстазе.
Испанским конкистадорам жертвоприношения казались каким-то чудовищным наваждением. Пока они заигрывали с Монтесумой и прикидывались друзьями ацтеков, им приходилось мириться с туземной религией. Но христианский крест лежал рядом с пушками, и духовенство Испании только ждало момента, чтобы с яростью накинуться на язычников. Как только армия Эрнана Кортеса высадилась на восточном побережье нынешней Мексики, началось обращение индейцев в христианство.
