Меню сайта
Категории раздела
Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
Главная » Статьи » Петроглифы

Скифы выходят из небытия
 В начале сентября 1830 года распоряжением керчь-еникальского градоначальника полковника Стемпковского назначено было доставить 400 сажен камня для сооружения казарм отставным матросам. В общем-то обычное дело. Основным источником строительного камня в тех местах издавна были древние курганы, покрытые каменными блоками. В этом случае камень решили брать с кургана Куль-Оба. Было выделено 200 человек нижних чинов расквартированного в Еникале «баталиона Воронежского полка» - все как обычно. 

 10 - 12 сентября, когда, видимо, основная часть каменного панциря была снята, Стемпковский предложил начальнику местной таможни Павлу Дюбрюксу «сопутствовать на место ломки» с тем, чтобы не допустить пропажи древних вещей, которые могли скрываться в чреве рукотворной горы. 

 Сейчас имя Павла Дюбрюкса известно любому археологу, занимающемуся проблемами античного Причерноморья, ибо с ним связано одно из самых ослепительных открытий в истории отечественной археологии. И та посмертная слава, которая все же пришла к таможенному чиновнику,- малая часть заслуженного им. 

 По иронии судьбы Дюбрюкс родился в том самом году, когда в болгарской деревушке Кючюк-Кайнарджа между Россией и Турцией после почти семилетней войны был заключен мир, по которому к России отошли земли древнего Боспора Киммерийского. 

 Беспредельные степи Причерноморья... На горизонте чередой встают курганы, высятся холмы, земля которых перемешана с обломками древней глиняной посуды, остатками каменных кладок - крепостных ли стен, древних ли строений. Курганная древность была как бы доминантой географического образа этих земель, ранее не доступных европейской археологии. И не случайно «Топографическое описание доставшихся по мирному трактату от Оттоманской порты во владение Российской Империи землям, 1774 г. », составленное, видимо, инженер-полковником Томиловым, в качестве основных естественных географических указателей перечисляет курганы: 

 «...на самом берегу на левую сторону разливающихся из Днепра вод насыпан, с положением уголья, курган. А от сего кургана в твердую землю от зюйда к весту 35 градусов, прямою линиею три версты 194 сажени на случившийся при дороге курган...» 

 Конечно же,эта потаенная древность не могла не вызывать исследовательского интереса, волнения, ожидания. 

 Сейчас уже трудно сказать точно, что знали русские исследователи к началу 19 века об античной истории Северного Причерноморья. Но несомненно - в общих чертах эта история, сокрытая еще под землей, была им известна. Ценные сведения о местоположении античных городов имелись в так называемых периплах - описаниях плаваний древних путешественников и побережий, виденных ими. Эти периплы были составлены древними географами в помощь греческим навигаторам, ведущим свои корабли к северным землям Понта. (В 6 - 5 веках до нашей эры плавания эти были еще каботажными, и данные периплов были для кормчих неоценимыми лоциями. Лишь в 4 веке до н. э. греческие корабли начали пересекать Понт Евксинский по линии от Синопы до наиболее выступающей в море северной суши - Таврического полуострова.) Ценнейшие сведения о городах Северного Причерноморья и племенах, населявших эти земли, содержатся в трудах Геродота и Страбона. 

 И не случайно уже в изданном в 1727 году в Париже труде французского путешественника Мотре отмечается, что Керчь занимает место «Воспориума Пантикапеума Древних». Мотре описывает развалины, виденные им по дороге из Тамани в Темрюк, замечая, что «оне находятся, как кажется, на том месте, где была Фанагория, если только последнюю не следует искать там, где ныне находится Тамань». 

 В 1793 - 1794 годах академик Паллас, путешествуя по России, опубликовал надпись, найденную в окрестностях Очакова, отмечая, что она «относится к Ольвии», и несколько пантикапейских и херсонесских медалей. В 1802 году публикуются изображения боспорских медалей и «прелестной женской головки из жженой глины», и, как пишет автор публикации, «уже одна эта головка показывала, что в этом крае надо искать памятников греческого искусства». 

 Первые открытые вещественные памятники Северного Причерноморья позволили академику Келлеру воскликнуть: «скольких же греческих городов на берегу Понта Евксинского, знаменитых по их торговле и роскоши, мы можем с точностью означить древнее местоположение?» 

 А в своих «Досугах Крымского судьи» писатель П. Сумароков восклицает, описывая Керчь: «Великое пространство ее пустырей, древность церкви (греческой), множество мрамора, сооруженные возвышения подадут нам живые уверения о существовании тут знаменитого града. К чему споры? В каком другом месте по Боспору мы встретим надежнее свидетельства? Итак, не усомнимся утвердить породу бедной Керчи от величавой Пантикапеи». 

 Даже из этих отрывков видно, как подробно была осведомлена наука о существовании античных городов Боспора Киммерийского - вопрос был лишь о локализации их. Именно это и стояло на повестке дня русской археологии. 

 И вот в «бедную Керчь», место, которое городом можно было назвать лишь весьма условно, прибыл новый начальник местной таможни Павел Дюбрюкс... 

 В некрологической биографии, опубликованной в 1858 году в Записках Одесского Общества Истории и Древностей причины его приезда формулируются следующим образом. 

 Павел Дюбрюкс родился во Франш-Конте от «благородных родителей». В 1792 году 19-летний Павел Дюбрюкс - младший лейтенант корпуса «благородных егерей» - отправился вместе с отцом своим, который был полковником, и младшим братом на соединение с корпусом роялистов. После победы революции во Франции Дюбрюкс эмигрировал в Польшу, вынужден был зарабатывать кусок хлеба уже мирным трудом - гувернером. Затем Дюбрюкс переезжает в Петербург. «Ум и любезность,- пишет его биограф,- облегчили ему знакомство с некоторыми лицами, бывшими тогда в силе. Они предложили ему служить по таможенной части. Гнетомый нуждою доставать себе необходимейшие средства к существованию, Дюбрюкс воспользовался первой вакансией и получил место начальника Керченской таможни. 

 К несчастью, однако ж, в 1809 году Керчь, в которой жителей было не более 600 человек, по большей частию греков, занимающихся почти исключительно рыболовством, была городом только по названию, и таможня ее не имела никакой важности. Дюбрюкс получал в этом месте около 400 рублей ассигнаций в год, а все его доходы ограничивались соленой рыбой, которую по временам снабжали его шкипера...» 

 Уже здесь мы не можем не удивиться тем обстоятельствам, что «умный и любезный», имевший столичные связи человек, не сумел «для кормления» выбрать более выгодную вакансию, если бы именно это ставил себе задачей. Тем более, что в другой биографической справке о нем сказано, что в 1812 году он «исправлял в Еникале должность комиссара по медицинской части» (когда в Новороссийском крае свирепствовала чума), следовательно, не мог не знать, сколь ничтожна предлагаемая ему должность в Керчи. Невольно напрашивается предположение - Дюбрюксу нужна была не столько должность, сколько Керчь. Любая должность, которая давала бы возможность заняться археологическим исследованием Боспора Киммерийского. Этому предположению мы находим косвенное подтверждение в его биографии: 

 «Привыкши к бедности, он сносил ее терпеливо и созидал себе занятия в розысканиях на классической почве, которая была местом его пребывания... Около 1817 года Дюбрюкс был назначен начальником Керченских соляных озер. Эта должность, которая обогатила бы другого, несколько улучшила его судьбу. Он воспользовался ею только для того, чтобы удвоить свои ученые изыскания». 

 По-видимому, Дюбрюкс начал собирать боспорские древности еще до того, как приступил к работе в Керченской таможне, еще в бытность свою комиссаром по медицинской части в Еникале, так как уже в 1818 году, на следующий год после его окончательного обоснования в Керчи, «Государь Император Александр посетил его и, в знак своего благоволения, даровал ему все, что находилось в его музее». И дело здесь не в уровне монаршьего благоволения - дарить всемилостивейше человеку плоды его труда, а в том, что к тому времени собрание Дюбрюкса уже было столь значительно, что обратило на себя высочайшее внимание. Эта коллекция, беспрерывно пополнявшаяся самим Дюбрюксом, и составила не просто основу будущего музея, но сам музей. Его биограф так и пишет: «Собрание найденных им древностей сделало дом его Керченским музеем». 

 Но то, что другим принесло славу, почести, ордена, для Дюбрюкса оставалось каторжным и бескорыстным трудом. Особенно это видно, когда читаешь материалы о создании Керченского археологического музея. 

 Когда музей был создан официально, в 1826 году, то директором его был назначен И. П. Бларамберг, действительный статский советник, кавалер многих орденов, обласканный несколькими государями, любитель и по тому времени действительно знаток античных древностей, постоянно проживающий в Одессе. «Через несколько лет потом,- продолжает биограф Дюбрюкса,- в Керчи правительство основало музей. И хотя Дюбрюкс не был назначен директором музея,- пишет его биограф,- он не замедлил, однако ж, подарить в него все свои драгоценности». Иными словами, отказался довольствоваться дарованным ему императором правом извлекать материальную выгоду из собранных им вещей, имевших в то время весьма высокую рыночную цену. И продолжал свою работу, не тая и не скрывая результатов ее от своих высокопоставленных коллег.

 «Бларамберг, директор Одесского музея, и Стемпковский, керченский градоначальник с 1829 года, археологи, сделавшиеся известными в Европе своими трудами о древностях Новороссийского края, прибегали часто к познаниям Дюбрюкса и не переставали употреблять его для новых исследований. Какова бы ни была заслуга бедного, он почти всегда делался пролетарием богатого»,- эллегически заключил биограф Дюбрюкса. 

 Итак, в 20-е годы 19 столетия в отечественной античной археологии образовался «изначальный триумвират» - Дюбрюкс, Стемпковский, Бларамберг. Триумвират людей, стоящих на разных ступенях социальной лестницы, занимающих разные должности, но объединенных любовью к античной древности Юга России. Как пишет советский историк Ю. Марти, «никогда не было сделано так много по исследованию топографии древнего Пантикапея и ближайших древних поселений, как в этот первый период археологической деятельности музея. После этого в течение целого столетия никто этими городищами не интересовался, и никаких почти новых исследований в этой области не было произведено. Тем более ценны для истории Боспора эти первые планы. Правда, они приблизительны, неточны, но это единственные планы городищ Боспора, в настоящее время, по большей части, к сожалению, исчезнувших с лица земли». 

 И основным деятельным лицом этой топографической эпопеи был все тот же обойденный милостями и чинами Павел Дюбрюкс. Страсть к топографическим описаниям и изысканиям, отразившаяся в немногих дошедших до нас его работах, граничит с самоистязанием. Понимал ли он сам историческую необходимость именно такой работы? Видимо, понимал: «Я продолжал снятие и черчение планов, но весьма медленно, потому что для этого труда надобно было выбирать время, когда трава не покрывает развалины, и потому я занимался только весной и осенью, время самое неблагоприятное для подобных занятий: дожди, бури и сильные ветры, господствующие здесь в это время, позволяли мне трудиться только урывками. 

 Твердо решившись на возможную точность при моих исследованиях, я вполне уверен, что это будет единственным достоинством моего сочинения; не будучи ученым, я могу только сделать более или менее точные описания». 

 И это - не чиновничье самоуничижение. Это - удивительное для археологической мысли того времени понимание сложности вставшей перед наукой задачи: необходимости решения целого комплекса подготовительных для последующих исследований - топографических изысканий, в которых главное - добросовестная точность, требующая многократных проверок. 

 Надо ли после сказанного говорить, с какой страстью Павел Дюбрюкс приступил к выполнению археологических обязанностей при работах на Куль-Обе. Дюбрюкс, как писал он сам, «рассматривая вид холма», «движимый чутьем 14-летних раскопок», убедился, что в недрах Куль-Обы сокрыта гробница. Свои соображения Дюбрюкс сообщает Стемпковскому. И тот приказывает капитану, ведающему работами, усилить команду с северной стороны кургана, где Дюбрюкс предполагал существование входа в гробницу.

 Так каменоломные работы превратились в археологические. 

 Проходит несколько дней. 19 сентября солдаты увидели «строение тесаного камня». Об этом немедленно докладывается самому губернатору. Небольшая расчистка - и открылся узкий проход в склеп, в конце которого виднелась дверь. Тройной ряд циклопических камней свода держался лишь полусгнившими бревнами. Камни «как бы повисли». По этой причине приказано было разобрать их. И в словах, которыми Дюбрюкс описывает неизбежное разрушение свода, мы чувствуем сожаление о том, что раскопки ради конечной цели так безжалостны к архитектуре кургана, ведь она сама по себе выдающийся памятник искусства и культуры прошлого. И не случайно в своем отчете Дюбрюкс пишет: «Прежде описания склепа, найденных в нем предметов и расположения их, не излишним будет сказать несколько слов о горе, в которой он был устроен». 

 Этот отрывок, кроме осознания комплексной ценности кургана, свидетельствует еще и о понимании Дюбрюксом необходимости паспортизации находок, описания их расположения в момент погребения. 

 «Звон, раздавшийся в двух местах от ударов железным ломом в гору, обнаружил в ней пустоту, - пишет Дюбрюкс.- Я приказал рыть - и точно были найдены две гробницы». 

 Дюбрюкс далее описывает вещи, открывшиеся ему, и их расположение в склепе... Четыре глиняные амфоры с надписями, продолговатая бронзовая ваза «о двух ручках», серебряная позолоченная лохань... 

 Главным было погребение знатного воина, может быть даже скифского царя: возле останков лежали бесценные изделия из золота, серебра, в том числе массивная (461 грамм) золотая гривна с фигурками конных скифов, золотые ручные и ножные браслеты тончайшей работы, золотые обкладки рукояти меча, его ножен и футляра для луков и стрел с вытисненными на них изображениями фантастических животных и сражающихся зверей, семисотграммовая золотая чаша с чеканными рельефами.

 Рядом со скифским царем была погребена женщина - его жена или наложница - в саркофаге кипарисового дерева, отделанном пластинами слоновой кости с утонченными гравировками на темы древнегреческих мифов, охотничьих сюжетов. Шею женщины украшало ожерелье и массивная золотая гривна. Тут же лежали золотые браслеты и бронзовое зеркало. Одежда усопшей, как и одежда ее повелителя, была расшита бесчисленными золотыми бляшками. Голову женщины венчала диадема и золотые подвески - шедевр ювелирного искусства античного мира. На них были изображения головы статуи Афины, изваянной гениальным Фидием, и сцена из «Илиады». 

 Но наиболее ошеломляющей находкой был круглый сосуд с отчеканенными и прорисованными сценами из скифской жизни... Один скиф перевязывает ногу другому, два, опершись о копья, воина в остроконечных шапках, о чем-то беседуют друг с другом; скиф натягивает тетиву на лук. Самым поразительным оказалось изображение, на котором один скиф... выдирает зуб у другого. Мы, глядя на этот рельеф, прямо-таки физически ощущаем «зубоврачебные» мучения скифской эпохи - мужественный бородатый воин, как ребенок, схватил за руку «лечащего врача»... 

 Двадцать лет спустя археолог Е. Шевелев вспоминал, как, увидев эту вазу с рельефами, он попросил Стемпковского приказать принести череп скифского царя - и «догадка моя оправдалась: и действительно в нижней челюсти недоставало двух зубов и один как бы вдавлен». 

 Из тысячелетнего небытия легендарные, загадочные скифы являлись изумленному миру потомков. Примерно таков был смысл первых публикаций об открытиях в Куль-Обе. 

 Весть об этом открытии мгновенно разнеслась по окрестностям. 

 Толпы народа окружили курган, ожидая все новых чудес. К сожалению, склеп не мог быть сохранен: Южная стена осела, и сам Дюбрюкс чуть было не сделался жертвою своей страсти к древностям. 

 «Я был вполне уверен, что никто не решится войти в склеп ночью, потому что зрители видели, как осела часть Южной стены... Этих любопытных собралось здесь несколько сот человек, и они видели, с каким страхом работники, оставя меня одного в склепе, бросились к дверям, толкая друг друга, чтобы скорее выйти... Они же были свидетелями того, как около 4-х часов пополудни огромный камень, отделившись от свода из второго или третьего ряда, упал на то место, где я находился с двумя работниками несколько минут перед тем и которое мною было оставлено по случаю жаркого спора с офицером, заградившим свет, чтобы самому лучше видеть, и таким образом спасшим нам жизнь... 

 Вечером во время приема рапортов, когда спрашивали: надлежит ли оставить этот караул или снять - то сознаюсь, я сказал Г. Градоначальнику на вопрос его, что не думаю, чтоб кто-нибудь осмелился войти в склеп, особенно ночью, после того, что случилось в этот день; но я говорил это в 8 часов вечера, а впоследствии узнал, что караульные отведены были тотчас по уходе моем от кургана и что в то время, когда Г. Градоначальник принимал рапорты, филомаламы уже действовали...» 

 Та часть гробницы, которую хотел он исследовать наутро, оказалась очищенной. Мало того, грабители взломали каменный пол склепа, под которым оказалось еще одно нетронутое погребение. 

 Вскоре Дюбрюксу удалось собрать у перекупщиков часть расхищенных сокровищ, его стараниями был возвращен «цельный предмет из электрума весом слишком в 3/4 фунта. Кусок этот представляет оленя, терзаемого собакой...». 

 Куль-Обское открытие для мировой науки невозможно переоценить. Значение его было понято сразу же, хотя, конечно, до конца осознать научные последствия его было просто невозможно. Но отрицательные последствия, которые вызвали открытие, были поняты очень быстро. 

 «Открытие Куль-Обской гробницы получило громкую славу, как и не могло быть иначе, потому что найденные в одной сей гробнице вещи могли бы наполнить небольшой Музей. С усердием принялись за раскапывания, но, как мы уже сказали, недостаточно раскапывать землю, хотя бы и с большими пожертвованиями, часто остающимися без пользы, в этом деле нужно счастье. Открытие Куль-Обы, может быть, имело и свою невыгодную сторону, которая состояла именно в том, что оно слишком направило желание исследователей на отыскивание драгоценных вещей, особенно золотых; всякий хотел найти другую Куль-Обскую гробницу. Если бы при раскапывании курганов, произведенных после 1831 года, поступали более методически и старались преимущественно удовлетворять вопросам археологическим и историческим, то мы, может быть, достигли бы более решительных выводов, чем те, которые ныне в состоянии представить читателю в этих двух отношениях». 

 Так сообщалось в роскошно изданном на казенный счет труде «Древности Босфора Киммерийского». 

 Как часто историческая закономерность строится на парадоксах. Одно из крупнейших событий в археологии обернулось, в свою очередь, против самой археологии. 

 По причинам, до сих пор неясным, Стемпковский доложил о сокровищах Куль-Обы в Петербург не сразу. Возможно, промедление объяснялось местным патриотизмом керченского градоначальника, который хотел хоть часть вещей оставить в своем городе. 

 Как бы там ни было, Николай 1 узнал о керченских сокровищах через военное ведомство - ведь раскапывали Куль-Обу солдаты - спустя лишь два месяца после раскопок. Узнал и, естественно, разгневался. В Одессу мчатся гонцы. Оправдания в связи с задержкой сообщения на высочайшее имя выглядят почти анекдотическими: 

 «Керченская почтовая экспедиция, основываясь на предписании своего начальства о неприятии к отправлению посылок по случаю существования в Таврической губернии холеры, не приняла разных древних вещей, найденных 22 сентября в открытой близ Керчи древней гробнице...» 

 В результате «сливки» с Куль-Обы снял никому не известный девятого класса чиновник керченского градоначальства Дамиан Карейша. Дело в том, что после разразившегося скандала именно ему выпал случай 18 февраля 1831 года, спустя почти пять месяцев после открытия, привезти куль-обские сокровища в Петербург. 

 Он получает от императора бриллиантовый перстень «за участие в отыскании большей части тех вещей» и предписание возвратиться в Керчь разыскивать подобные куль-обским древности в гробницах. Только подобные - что-либо другое (например, топографические измерения и описания, которые делал несообразительный Дюбрюкс) императорский Петербург уже не интересовало. 

 Дамиан Карейша предписание понял и принял безоговорочно. В Керчи началась археологическая вакханалия. Возглавили ее Карейша и бывший служащий Керченского управления «для ведения разменной торговли между племенами Кавказа» Антон Бальтазарович Ашик, ставший с 1832 года директором Керченского музея. 

 В отличие от Карейши, Ашик имел некоторые познания в археологии. Он почерпнул их от Стемпковского, который покровительствовал ему. В сочинениях Ашика, выдающих автора как человека суетливого, с умом чиновного склада, риторического и неглубокого, можно неожиданно встретить фразы, свидетельствующие об аналитическом подходе к явлениям археологической науки: 

 «Древние памятники, собранные в разных частях света, свидетельствуют о постепенном развитии человеческого рода. Мы находим, что везде одинаковый разум управлял способностями человека; что одинаковые побуждения и нужды ускоряли его развитие, согласно с климатическим и местным его положением. 

 ...Вникая в отношения народа к народу, нельзя не убедиться, что памятники древности, какой бы то ни было страны, имеют между собой неразрывную связь, и что не иначе могут быть поясняемы, как при взаимном их сличении». 

 Но сличать и рассуждать некогда. И министр внутренних дел, в полном подчинении которого находился и Ашик, как директор музея, и Карейша, как чиновник керчьеникальского градоначальства, дал старт «курганным гонкам». 

 Ни о какой паспортизации, ни о каких описаниях речи быть не могло. Ашик и Карейша работали вперегонки - кто первый найдет, доложит, будет обласкан. Это был период какого-то чудовищного кладоискательства. По сути дела, все курганы, раскопанные в этот ашиковско-карейшиковский период археологии были загублены для науки. Остались только вещи, далеко не всегда снабженные приблизительными сопроводительными пояснениями - откуда, когда. 

 ...Но вещи эти были великолепны. И до сих пор они - сами но себе - служат украшением витрин Эрмитажа и его гордостью. А в обилии драгоценных памятников древности, буквально с кровью вырванных из курганов и склепов Ашиком и Карейшой, угадывалась неисчислимость подобных же сокровищ. 

 (...Дюбрюкс лишь на пять лет пережил раскопки Куль-Обы. Незадолго до смерти он писал своему другу, французскому консулу в Одессе Тетбу де Мариньи: 

 «С начала февраля у меня нет огня в комнате; случается часто, что по два, по три и по четыре дня кряду я не знаю другой пищи, кроме куска дурного хлеба. Давно уже отказался я от моей бедной чашки кофе без сахару, которую пил я по утрам. Солдатский табак я покупаю тогда, когда у меня есть лишние две копейки...»)



Категория: Петроглифы | (11.09.2015)
Просмотров: 1470 | Рейтинг: 0.0/0


Поиск по сайту
Форма входа

Copyright MyCorp © 2024