Александр Македонский шел в Индию. Тучи пыли застилали горизонт, невиданная жара валила с ног привычных ко всему воинов. Глоток воды мог стоить жизни. Греки дивились людям, живущим здесь, на краю земли, где сама природа, казалось, была враждебна человеку. Можно было идти день, два - и только песчаные холмы маячат перед глазами. Желтые, безлюдные пески. И казалось - все виденное ранее лишь плод измученного зноем воображения, и нет в этих страшных землях никакой жизни, и там за пологими холмами, сливающимися с небом, конец земли.
Но вот на горизонте вставали стены с островерхими зубцами - и все снова становилось на свои места. Страхи и сомнения исчезали. Все уже знали - к ночи, самое позднее к рассвету, который в этих краях внезапен, от города, если его жители не проявят благоразумия, останутся только развалины.
А потом снова - бесконечные пески и адское солнце, которое, казалось, не трогало только одного - их царя и бога, мудреца и воина, тонкого юношу в блистающем шлеме - Александра из Македонии, сына великого Филиппа, ведущего их на край земли и щедрой рукой раздающего богатства и смерть.
Давно остались за спиной страны, знакомые и известные еще их дедам. Невыносимую жару сменили холода. Великие горы стояли окаменевшими богами, сошедшими с небес. А войско все шло и шло...
Владыка персов царь Дарий, кому еще вчера были подчинены эти необъятные просторы, в страхе бежал от непобедимых. Его армии были разбиты, жена - красивейшая женщина Азии - и дочери были в плену. Ближайшие друзья и военачальники, оставшиеся без войска, готовили заговор, желая его головой откупиться от Александра.
А греческие воины все шли и шли на восток.
Александр был поражен, хотя и тщательно скрывал это от своих приближенных, открывающимся ему миром. Поражен беспредельностью его, богатством городов, изысканностью и величием храмов чужих богов, обилием народов и племен.
Ученик Аристотеля, проведший детство в пустынной и бедной Македонии, всегда презиравший богатство и с холодной усмешкой оделявший своих приближенных золотом и драгоценностями, Александр не мог противиться соблазнам честолюбия. К неудовольствию ветеранов-македонцев, он надевал в торжественных случаях пышные персидские одежды. Он приблизил, назвав «друзьями», многих, из вчерашних врагов. Он основывал на своем пути города - Александрии и оставленных в них военачальников называл так же, как и Дарий управителей своих бывших провинций, - сатрапами.
И все дальше и дальше вел своих воинов.
Цели его теперь были смутны и непонятны даже ему самому. Он начал поход для того, чтобы отомстить персам за их вторжение в Грецию и поругание над храмами,- во всяком случае, в самом начале похода он сам иногда верил этому. Но теперь Дарий разбит. Настал день, когда Александр увидел его тело, лежащее на простой повозке. Дарий был мертв... Мстить уже было некому. А войска Александра все шли и шли навстречу неведомому.
Иногда он вспоминал беседы со своим учителем. Там, в далекой Македонии, они бродили, тринадцатилетний юноша и сорокалетний мудрец из Стагира, по выжженным, пахнущим овечьим пометом холмам - и ветер, срывающийся с далеких гор, горячил их лица. Он вспоминал глуховатый голос учителя: «... от возможности только один путь к действительности - движение. А движение - пусть самое малое - рождает причина. Только лишь причина!..» Но уже нет причины к дальнейшей войне - кто же движет его и его войско все дальше и дальше?
А может быть, причина и смысл его движения в том, что стоят эти города с гордым названием «Александрия» по всему миру? И в этих городах поклоняются эллинским богам, и смешалось в них греческое и варварское, и миры, еще вчера отчужденные друг от друга незнанием и враждой, рожденной этим незнанием, становятся близкими, и он, Александр, первым связал эти миры! И отныне мудрость и знания, богатства и боги этих миров будут открыты друг другу?.. И те тридцать тысяч мальчиков - варваров, отданных его повелением в учение греческим философам и мудрецам, став мужами, будут жить в своих землях по-эллински. А те греки, что вверили ему свои жизни и кому выпадет счастливый жребий вернуться к своим очагам, уже никогда не позабудут виденного?
И войска все шли и шли...
Если посмотреть на карту похода Александра Македонского, нельзя не поразиться огромностью пространств, преодоленных его армией, которая в самом начале похода насчитывала всего 30 тысяч пехоты и 5 тысяч всадников.
И все это за десять-лет, с того момента, как Александр, первым спрыгнув с корабля на прибрежный песок Илиона, древней Трои, метнул копье в землю, которую предстояло завоевать.
Легко разбив персов в первой же битве, Александр Македонский быстро овладел крупнейшими городами Малой Азии.
Еще одна битва - и персы снова разбиты. Дарий бежит с поля боя, когда исход его еще не был ясен, а в руки Александра попадают мать, жена и дочери персидского владыки и огромная добыча.
Затем, пройдя с боем Сирию и Палестину, отвергнув предложения Дария о мире, Александр вступает в Египет, где оракул бога Амона объявляет его богом.
Из Египта его войско повернуло в Месопотамию. Произошла третья и решающая битва. И снова Дарий бежал, когда сражение еще было в разгаре... Путь на Восток был открыт.
Александр шел родиной Гильгамеша - первого человека, дерзнувшего познать окраины мира. Шумеры уже тысячелетия назад исчезли из памяти наследников своей культуры, и только полуразвалившиеся священные башни-зиккураты вздымали уступы своих оплывших террас к раскаленному небу да вавилонские жрецы переписывали в своих святилищах древние сказания, не ведая тайный смысл их.
Потом его войско вторглось в Иран, захватив в его столице Персеполе несметные сокровища. Затем наступила очередь среднеазиатской сатрапии - Бактрии, богатые города которой лежали на берегах Амударьи, и страны Согд. Овладев самым крупным городом этих земель - Маракандой, нынешним Самаркандом, с трудом подавив восстание местных жителей, Александр основал на восточной границе этой страны, на реке Сырдарье, самую восточную из Александрий.
Но Александру было мало поставить город своего имени там, где до него не было ни одного грека, за тысячи километров от родины. Он уже грезил о завоевании всего мира. Он мечтал дойти до «мирового океана», который, по представлениям того времени, должен был находиться где-то за Индом.
И Александр вторгся в Индию и шел все дальше и дальше на Восток, пока измученное войско не отказалось следовать за ним.
Но путь греческой культуре на восток был открыт. Распадалась империи Александра, как и все империи, границы которых очерчивали мечом, исчезали с лица земли многие из Александрий, но прорастали зерна эллинской культуры, посеянные в чужих землях.
Монеты были странные, и чекан их не был похож ни на один из известных науке. Нумизматы Лондона, Вены, Санкт-Петербурга, Парижа пристально вглядывались в бесстрастные и отрешенные профили загадочных царей, силуэты божеств, в которых угадывались боги греческие, иранские, индийские. Боги и цари смотрели безмолвно: их не поясняли надписи, отчеканенные искаженным греческим или индийским алфавитом. Примерно в то же время и там же, где находили монеты,- в середине прошлого века, в областях северо-западной, а затем северо-восточной Индии, называемой в древности Гандхарой и Матхурой, стали находить обломки странных рельефов и скульптур. Глаз искусствоведа безошибочно определял в приемах древних скульпторов какое-то гармоническое смешение древнегреческих и древнеримских художественных стилей с чисто индийскими сюжетами. Даже Будда - чей образ мог возникнуть только в странах Востока,- даже Будда на самых ранних изображениях представал облаченным в диковинные одежды, что походили то на древнегреческий гиматий, то на древнеримскую тогу. Да и стоял Будда в окружении существ, никак не соответствующих его созерцательности и отрешенности от радостей бытия, на постаментах, рядом с его греко-римско-индийской фигурой резвились веселые тритоны, скакали кентавры, поигрывали мускулами могучие атланты.
Памятники культовой архитектуры тоже зачастую поражали каким-то необычным смешением самых разнообразных стилей, словно пришли мастера из Греции и Персии, Понтийских земель и Италии, и каждый сделал то, что умел и что ближе лежало к его сердцу. В одном из буддийских храмов в Индии можно увидеть коринфского ордера колонну и персидских форм портальную нишу, скифского орла и иранский алтарь... А потом в этот храм словно пришел веселый живописец в узбекском халате и, недолго думая, раскрасил священные своды и статуи, красками своей земли.
Гандхарское искусство - так назвали исследователи странные скульптуры - поразило ученых. Причудливая смесь традиций: с одной стороны, специфические особенности изображения, уходящие своими корнями в тысячелетнюю толщу индийского искусства с его отточенными формами и сюжетами, с другой стороны, античная гармония Эллады и монументальная суровость воинственного Рима - все это создавало впечатление какого-то «вавилонского столпотворения» искусств.
Но в этом «столпотворении» не было ничего хаотичного, случайного.
Мало того, мастера Гандхары, впитав в себя достижения античной культуры, создали такие образцы искусства, которые и до сего дня встречаются в современной буддийской скульптуре. И в то же время гандхарские статуи чем-то неуловимо напоминали изображения на таинственных монетах. Все говорило о том, что и монеты, и скульптуры, и культовые сооружения, и барельефы были созданы мастерами одной и той же эпохи, одного и того же государства.
Одновременно с гандхарскими статуями было открыто и другое направление этого странного течения в индийском искусстве. Центр этого направления находился южнее Гандхары - в Матхуре. Мастера Гандхары наряду со святыми изображали персонажей народных мифов и сказаний, опьяненных солнцем и весельем, счастливых женщин, радующихся жизни и беззаботно наслаждающихся благами щедрой природы и совершенством своего тела. Более поздние по времени скульптуры матхурской школы изображают людей и богов уже скованными ощущением своего величия: их лица кажутся застывшими, позы - оцепенелыми. Словно какой-то дух имперского высокомерия лег на некогда простые, веселые и открытые лица и фигуры, заморозив их придворным этикетом.
...А монет тем временем становилось все больше и больше - они поступали в музеи даже из Приуралья. Такое распространение могли иметь монеты государства сильного и могущественного. И после сопоставления вещественных находок с отрывочными и скупыми свидетельствами древних хроник и античных авторов стало ясно, что все это - первые следы Великой Кушанской империи, которую летописцы и хронисты рубежа нашей эры считали равной своим могуществом Риму, Пафии и Китаю. Империи, о которой историки 19 века, по сути дела, знали лишь то, что она существовала.
