В давние времена подозреваемого в каком-либо злодеянии высаживали на этот камень, вокруг которого бесились белогривые волны.
Обычно испытуемый не выдерживал одиночества на скале, признавался и каялся.
А как Шаманский камень появился у ангарского истока? Разгневанный старик Байкал, говорит легенда, бросил его вдогонку строптивой Ангаре, пытаясь преградить ей путь к богатырю Енисею.
Гидротехники предлагали взорвать камень, чтобы быстрее добавить Ангаре рабочей силы в турбинах. Ученые единодушно высказались против, опасаясь понижения уровня воды в Байкале.
Из легенд, из споров в воображении возникает могучая скала, вздыбленная над быстротоком.
Мне предстоит увидеть знаменитый камень вблизи.
«Комета» из Северобайкальска высадила меня в порту Байкал. Я намеревался переправиться через исток Ангары и на некоторое время обосноваться в Листвянке. Хотелось как-то объединить, обобщить увиденное и услышанное на Байкале. А кто поможет в этом, как не сотрудники Лимнологического института, занятого изучением озер?
Небольшой катер пересекает Ангару. Посереди довольно спокойных вод торчит нечто, издали напоминающее буй, какими ограждают фарватер. Нет, не может быть!
- Скажите, что это там виднеется? - неуверенно спрашиваю соседа по катеру.
- Где? А-а... О Шаманском камне слышали, поди?
- Такой маленький! Неужели тот самый?
- Так ведь подтопило его, когда Иркутскую ГЭС строили. Только верхушка и торчит. Говорят, он и раньше не так, чтобы очень. Камень и камень, на Ангаре им счету нет.
Легенда пробуждает воображение и не очень стремится к установлению разочаровывающей истины. Вообще же Шаманский камень - лишь верхушка подводного хребта, порога, протянувшегося в истоке Ангары от берега до берега.
В поселке Листвянка - трехэтажное зеленое здание института, повыше отель «Интуриста». Здесь конец маршрутов, начинающихся в Париже, Лондоне, Токио да и в местах более отдаленных. Летят тысячи миль, чтобы увидеть «сибирское море». Иду вдоль берега к гостинице.
Бог ты мой, какой-то француз лезет в воду! Отовсюду сбегаются с фотоаппаратами, кинокамерами: смотрите, вот это смельчак! Прибежали японцы, остановившие ради этого сенсационного зрелища свой автобус. Герой осторожно, зябко пробует воду, поднимая то одну ногу, то другую. И рад бы отступить, да ведь позор!
Бултыхается, выскакивает с вытаращенными глазами и раскрытым ртом. Одиннадцать градусов, хотя август, самое жаркое по здешним местам время. Смельчаку аплодируют, растирают его мохнатыми полотенцами, суют плоскую бутылочку виски. Здесь не то, что в прогреваемых бухтах или на открытом месте, если море несколько дней спокойно, а погода солнечная. В глубинах температура почти не зависит от погоды, от смены времен: около четырех градусов. Надо бы французу это знать, и гид «Интуриста» что-то укоризненно выговаривает ему. Что-нибудь вроде: «Ах, месье, вас же особо предупреждали... Месье, это не очень осторожно с вашей стороны...» Впрочем, может быть, милая девушка порицает не француза, а местный климат? В «Интуристе» народ вежливый, воспитанный.
Однако что такое Листвянка и почему Листвянка?
В туристской схеме, кроме института с музеем байкаловедения, упомянут памятник на могиле исследователя озера Г. Ю. Верещагина и говорится, что в окрестных пещерах «обнаружены следы стоянки первобытных обитателей побережья Байкала».
Стоянок первобытных людей по берегам Байкала множество. Их оставляют дикари. Не уверен в надобности кавычек. Говорят, что свои ничтожные фамильишки эти дикари бесстрашно начертали даже на Шаманском камне. Именно стоянки современных варваров вносят поправки в диссертации ученых, изучающих рекреационные пределы берегов Байкала. То есть те нормы туристской нагрузки, которую эти берега смогут перенести без серьезного для себя ущерба.
Да разве дикари наследили только на берегах и скалах? Во время одного из пробных погружений «Пайсиса» наблюдатель записал: «Первое, что я увидел на дне Байкала, была пустая бутылка. Потом мы увидели банки из-под консервов и красок, мешок с цементом, целые залежи щепы, затонувшие бревна... Байкал бережет лицо, он прячет вглубь свои обиды».
Но почему Листвянка, если склон, не круто спускающийся здесь к воде, порос не лиственницей, а сосняком? Лиственница же - в потемневших прочнейших срубах домов, вытянувшихся в одну улицу между горой и водой, да кое-где в палисадниках. А еще под окнами - сирень с не увядшими пышными лиловыми соцветиями. Цветущую в августе сирень я видел только в горах Норвегии, над долиной Гудбрансдален.
Нынче дождливое лето, мало тепла. Однако на крохотном рынке - один тесовый стол - четыре женщины, не навязывающие свой товар, никого не зазывающие, а переговаривающиеся между собой («У Федотовых телку машиной сбило, туристы ехали, язви их в душу»), выставили на продажу кедровые шишки и очень мелкую клубнику.
- Здешняя, сами вырастили? - спрашиваю.
- А то ты помогал? - Это серьезно, строго: дескать, хоть и покупатель, не задавай глупых вопросов.
Что за воздух в Листвянке! В нем и морская свежесть, и запахи соснового бора. И вообще атмосфера над Байкалом чистейшая. Кроме уголка южного побережья, занятого целлюлозно-бумажным комбинатом: над ним мутные облака.
Листвянка отчасти втянулась в боковые распадки. В дальнем конце долины старая церковь. Может быть, вы видели ее, если смотрели фильм «Звезда пленительного счастья», в котором есть эпизод венчания Анненкова и Полины Гебль. Судьбу их вы знаете. Венчание было в Чите, но здешняя церковка лучше передавала стиль и суровость эпохи, ее и выбрали для съемок.
Листвянку не назовешь селом. Тут верфь и порт. Вон плакат: «Дорогой юноша! Если Вы любите флот и мечтаете работать на просторах Байкала и Ангары, наше училище может подготовить из Вас моториста-рулевого».
У Лимнологического института своя флотилия. На борту флагмана буквы: «Г. Ю. Верещагин», в честь ученого, который первым ввел систематическое изучение Байкала. Тралы, лебедки, вообще насыщенность всякими приборами и специальным оборудованием, какого не увидишь на обычных озерных судах. Тут солидный «Меркурий», поменьше «Зюйд», «Вест», «Парус», «Компас», «Самородок»... «Шельфа» не вижу - должно быть, ушел в рейс, ведь разгар экспедиционной поры.
Лимнологический институт сумел представить весь Байкал в одном зале. Конечно,«все о Байкале» едва ли могут вместить даже тысячи книг и столько же экспозиций. Послушайте научных работников: такой-то вопрос требует дальнейшего изучения, в такой-то проблеме еще много неясного, Байкал еще таит в себе столько загадок...
Но в зале вы можете увидеть то, что видит далеко не каждый житель Прибайкалья. Например, всех главных байкальских рыб, включая огромного осетра, которого не осилил бы и Собакевич (помните, как он управился с «произведеньем природы»?).
Семейка байкальской нерпы - что за симпатичные животные, особенно малыши! И какой мех! Не тот, желтоватый, пятнистый, что у морских тюленей, а темно-серого в синеву оттенка.
Никакой музей не способен дать представление о двух с половиной тысячах видов живых организмов Байкала. Даже хотя бы о всех эндемиках. Да как их вместить, когда таких... 84 процента от общего числа - значит, за две тысячи!
Я был в институте с группой японских туристов. Гид переводил слова научного сотрудника. Слышались то восторженные, то недоверчивые возгласы.
Останавливаются возле чучел соболя и кабарги. Соболя рассматривают внимательно, наклоняются, чтобы увидеть поближе. Еще бы, этот, баргузинский, на вес золота.
Вдруг слышат: соболь изредка нападает на кабаргу. Как так? Кабарга - вот она, таежное парнокопытное, пожалуй, по величине не уступает овчарке. А соболь - немногим больше кошки.
Сотрудник института поясняет: соболь - хищник, быстрый, ловкий, дерзкий. Бросается на кабаргу сверху, с дерева, перекусывает горло.
Кивают головой, но сомнение вроде остается.
- Климат в Прибайкалье некогда был совсем другим. Здесь, например, водились носороги.
- О-о! Сибирь - Африка?!
Объем Байкала, говорит экскурсовод, 23 600 кубических километров: пятая часть мировых запасов поверхностных вод планеты. Байкальская вода поразительно чиста. Этому способствует, в частности, рачок эпишура, самый многочисленный обитатель водной толщи озера. Он отфильтровывает взвешенные частицы и бактерии.
Всем хочется взглянуть на рачка-чудотворца. Пожалуйста, он в этом сосуде. А там - вода, в воде что-то похожее на манную крупу: рачок-то крохотный. Японцы разочарованы. Но на всякий случай фотографируют сосуд.
Для получения из морской воды такого количества пресной, какое содержит Байкал, пришлось бы затратить несколько триллионов долларов, во много раз больше стоимости всего добытого человечеством золота.
- О-о-о! - вздох не то удивления, не то восхищения. Несколько триллионов долларов!
Уходят довольные, оживленно переговариваясь. А за дверью слышна немецкая речь: новая группа «путешествующих вопросительных знаков».
В суперпрограмме «Сибирь» озеру посвящен особый раздел.
Директор института член-корреспондент Академии наук Григорий Иванович Галазий - страстный болельщик Байкала. Да, говорит он, сделано много и для изучения, и для сохранения чудесного водоема. Но если решение некоторых научных проблем не носит особенно срочного характера, то сохранение Байкала - дело неотложное.
- Абсолютно неотложное! Мы добиваемся и должны добиться, чтобы в Байкал не попадало ни капли стока промышленных предприятий, даже если они прошли очистку! Экологическая система озера необыкновенно ранима. Мы доказали, что очищенная вода, даже разведенная в пятьдесят-сто раз, вызывает изменения у байкальских организмов. По численности стадо знаменитого омуля значительно выросло, этому помогли и запреты лова, и искусственное рыборазведение. Но омуль-то, как говорится, не тот! Менее жизнестоек, менее упитан.
Григорий Иванович говорит горячо, убежденно. Надо беречь озеро, надо беречь леса, его окружающие. Академик Жуков в свое время сформулировал кратко: «Будет лес - будет Байкал». Рубка леса в бассейне озера запрещена. Правительство приняло и другие меры для защиты Байкала.
- Я - оптимист,- заключает ученый.- Девиз нашего института: изучать - значит охранять.
Перед тем как перебраться из Листвянки в Иркутск, поднимаюсь на гору Черского. Но что за странный кустарник в самом начале подъема? Красные, синие, белые цветы. Да это и не цветы вовсе, а привязанные к веткам тряпочки. Навстречу спускаются какие-то иностранцы. На ходу спрашиваю гида.
- По здешнему поверью, надо принести жертву духу, покровителю горы. Причем обязательно что-то из своего туалета.
- И как же ваши туристы?
- Рвали носовые платки, один оторвал клочок от рубашки.
Гора названа именем Яна Черского, навечно сосланного в Сибирь после польского восстания 1863 года. Пройдя службу в штрафной роте, он попал в Иркутск, где ссыльные Александр Чекановский и Бенедикт Дыбовский занимались исследованиями Прибайкалья. Черский получил работу в Географическом обществе.
Он «заболел» Байкалом. Вскоре его уже называли Иваном Дементьевичем. Ему помогала жена, сибирячка Машенька.
На простой лодке они вдвоем предприняли обход побережья Байкала. На скалах ученый оставлял засечки-борозды, выдолбленные долотом в скале. По ним можно следить за изменением уровня Байкала.
Немало лет отдал Черский исследованию озера и составлению геологической карты побережья. В его отчете есть строка: «Всех притоков Байкала я насчитал 336». Эта цифра перешла в легенды о сыновьях старика Байкала и в учебники.
На самом деле число рек непостоянно. Одни пересыхают, другие изменяют русло. И что считать рекой, а что - ручьем, если иные годы ручей бурлит речкой? По данным недавней космической съемки, в Байкал стекают 133 реки и 411 постоянных ручьев. Если принять в расчет и пересыхающие, у озера окажется 1123 притока. А через год, два, пять съемка может отразить значительные изменения, вызванные засухой или, напротив, обильными осадками.
В институте называют прежнюю цифру: 336. Столько, сколько насчитал Черский. Байкал был важным этапом в его исследовательской работе. И счастливым, несмотря на всяческие житейские невзгоды: он узнал здесь радость крупных научных открытий.
Я надеялся увидеть с горы Черского байкальские дали. Однако на полпути к вершине туман скрыл море, а вскоре хлынул дождь. Скользя по камням, я пожалел, что не умилостивил горного духа...
От Байкала до Иркутска час езды по шоссе вдоль Ангары.
