В сохранившихся письмах Владимира Ильича о первом плавании на «Св. Николае» сказано мало. Вскользь упоминается, что путешествие до Минусинска «оказалось очень дорогим и очень неудобным...» В более поздних письмах говорится: «возможен всегда такой казус, что пароход бросит на полдороге», поскольку навигация до самого Минусинска продолжается недолго и ее надо «изловить».
Однако воспоминания тех, кто ехал вместе с Владимиром Ильичем, позволяют восстановить кое-какие подробности путешествия вверх по Енисею.
Первые пароходы, открывавшие навигацию, Красноярск всегда провожал торжественно. Так было и на этот раз. На берегу собралась толпа, священник Воскресенского собора совершил напутственное богослужение.
Преодолевая сильное течение и дымя двумя трубами, «Св. Николай» с деревянной баржой медленно двигался вдоль скалистых берегов. Монастырь Скит, где обычно совершался молебен «во здравие всех плавающих и путешествующих», редкие деревеньки, возле которых пароходы надолго останавливались для погрузки дров, рыбацкие лодки, темные провалы пещер в отвесных скалах, вековая непотревоженная тайга... Красиво - и мертво. Места, ждущие своего часа.
В тот год весна на Енисее была на редкость маловодной. «Св. Николай» смог пройти лишь до пристани Новоселово. Здесь раздосадованные пассажиры покинули каюты: дальше им предстояло добираться до Минусинска на подводах.
Дорога была долгой и утомительной, об этом Владимир Ильич не раз упоминал в письмах родным, отговаривая их от поездки к нему.
6 мая путники добрались, наконец, до Минусинска и остановились на заезжей квартире политических ссыльных, в двухэтажном деревянном доме Брагиных.
Минусинск в ту пору частенько называли «городом-селом». Он и верно напоминал село пыльными, немощеными улицами, большими огородами, деревянными крестьянскими избами на окраинах. Но при всей неказистости своего вида был Минусинск известен даже за границами России.
Уже упоминавшийся публицист Джордж Кеннан не поленился зимой 1886 года проехать до Минусинска свыше четырехсот километров по льду Енисея в кошевке, которую тянула между сугробов запряженная гуськом четверка лошадей.
- Я не мог покинуть Сибирь, не повидав вашего музея и не встретившись с человеком, о котором столько слышал,- сказал американец минусинцам.
Этим человеком был Николай Михайлович Мартьянов.
Формально он не принадлежал к людям науки. Его специальностью было аптечное дело: фарфоровая ступка, точные весы, банки с притертыми пробками, приготовление лекарств.
Когда в 1874 году Мартьянов приехал в Минусинск, в городе было два каменных дома. Летом по праздникам минусинцы собирались к навесу для танцев, который назывался вокзалом - так в старину именовали место увеселений, и лишь потом это слово приобрело нынешнее свое значение. Зимой собираться было негде. В таких городах все друг друга знают и не прочь посплетничать о новом жителе. Что можно было сказать об аптекаре? Водки он не пил, в карты не играл, даже на именины не ходил. Но вообще-то, как решили минусинцы, приезжий, кажется, человек славный, умный, добрый.
Жизнь самого Мартьянова в Минусинске и история созданного им музея опровергают односторонние представления о сибирском провинциальном городе. Мартьянов поехал в Сибирь по доброй воле, чтобы узнать далекий край. К тому времени, когда он решил переселиться в Минусинск из Казани, у него была некоторая научная подготовка, полученная в обществе естествоиспытателей при Казанском университете.
Мартьянову говорили: куда вы едете, среда заест вас, сопьетесь там с круга, вы коллекционер, а в захолустном городишке можно собирать разве что мхи да старые грибы.
Все это оказалось вздором.
Общественный климат Минусинска был как раз вполне благоприятным для начинаний Мартьянова. Этим город был обязан прежде всего политическим ссыльным.
В жандармских донесениях о том, чем занимались в Минусинске сосланные сюда декабристы, перечисляется: перевод географических сочинений, разведение огородных семян и снабжение ими местных жителей, постройка моста, разведение гречихи, до той поры минусинцам не известной, открытие первой частной школы, наконец, снятие копий с надписей на древних камнях.
И декабристы, и другие политические ссыльные облагораживали сибирскую провинциальную среду, пробуждали в ней общественные интересы. Уже в первых письмах из Минусинска Мартьянов писал, что встретил здесь людей, которым не чужды интересы науки, что «многие вполне осознают великую задачу естествознания» и что они составили общество, которое «не будет делать официальных заседаний, не будет писать протоколов», но которое основано на содействии друг другу и руководствуется общими идеями.
Опираясь на это общество, Мартьянов и задумал создать в Минусинске музей.
Денег у него не было, свободного времени тоже: он с утра до вечера работал за аптекарской стойкой. Но минусинский доктор Малинин сказал Мартьянову:
- Вы, пожалуйста, не стесняйтесь. Если вам нужно поехать куда-нибудь на экскурсию за растениями или минералами, я побуду вместо вас в аптеке.
Жена Мартьянова сдала экзамен на аптекарского помощника, чтобы муж имел больше времени для своего любимого дела.
Мартьянову помогали минусинские учителя, крестьяне приносили коллекции таежных растений. Аптекарь распаковывал посылки в холщовых мешочках с камнями, шкурами животных, старинными монетами, корнями и листьями растений. Раз к крыльцу аптеки притащили каменное изваяние. Мартьянов, не отрываясь от весов, пробирок, банок, благодарил посетителей, расспрашивал их, что они видели или слышали замечательного, не могут ли достать для музея то-то и то-то...
Наконец музей открылся, пусть в одной небольшой комнате, скромно и даже бедно обставленной. Было положено начало благородному, прекрасному делу.
Музей рос год от года, вел обширную переписку с русскими и зарубежными учеными. Его коллекции становились все богаче и полнее. Он получил почетный диплом на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде. Ему была присуждена также серебряная медаль на Всемирной выставке в Париже. В газетах писали: «Этому музею могла бы позавидовать не одна европейская столица».
Мартьянов жил своим любимым детищем. Он много разъезжал в поисках экспонатов, поднимался на горные перевалы, переправлялся через ледяные реки. Потом подсчитали: его маршруты превысили тринадцать тысяч верст. Тринадцать тысяч верст почти без дорог, без удобств, с ночевками на заезжих дворах, а то и под открытым небом.
Когда Мартьянов возвращался в Минусинск, его уже ждали сотни дел, важных и мелких. Он вставал в четыре часа утра. Иногда ранние посетители видели, как Николай Михайлович сам мел полы, вытирал пыль с витрин - уборщицы музею не полагалось.
В тихом городке, закрывавшем на ночь ставни с тяжелыми железными болтами, шла жизнь деятельная, не замыкавшаяся мещанскими затхлыми интересами. Местные интеллигенты, в большинстве невольные жители Минусинска, становились его патриотами. Идеи политических ссыльных исподволь распространялись среди горожан. Мартьянов не был революционером, но о нем говорили: случись революция - и он будет фотографировать баррикады, собирать осколки бомб и гранат, чтобы найти им достойное место в музее.
Естественно, что после обязательного посещения канцелярии полицейского исправника, где им разъяснили всяческие запреты и ограничения, нарушение которых строго каралось, ссыльные во главе с Владимиром Ильичем направились в музей.
Здесь можно было составить представление о природе Минусинского округа, его естественных богатствах, его далеком прошлом. И что оказалось особенно важным - музей располагал библиотекой. В полном порядке хранилось около двадцати тысяч книг и журналов. Это в маленьком-то «городе-селе»!
Разумеется, Владимир Ильич и его товарищи договорились о пользовании библиотекой во время первого краткого пребывания в Минусинске и в случае, если им удастся вырываться в город из своих сел.
Это не раз случалось впоследствии. Владимир Ильич усаживался за читальный стол в комнате с мраморными бюстами Шиллера, Шекспира, Жуковского и картинами в тяжелых позолоченных рамах. Имена Владимира Ильича, а позднее Надежды Константиновны были занесены в список читателей библиотеки. Мартьянов поставил против их имен букву «Б» - бесплатно. Право бесплатного пользования библиотекой представлялось людям, к которым Мартьянов был особенно расположен. Иногда книги Владимиру Ильичу выдавал сам Николай Михайлович, который, кстати сказать, помогал ссыльным получать и отправлять письма таким образом, чтобы они не проходили через руки жандармов. Обычно выдачей книг ведал бывший ссыльный Ермил Фомич Гущин, библиотекарь и экскурсовод.
Последний раз я встречался с Ермилом Фомичом за год до его смерти, он умер в 1957 году. Ермил Фомич рассказывал, что впервые увидел Ленина, когда однажды летом в музей пришла группа политических ссыльных. Он обратил внимание, что к одному, молодому, остальные относились с особым вниманием и уважением.
- С тех пор я видел Владимира Ильича у себя в библиотеке еще раза три. А может, четыре. Разговаривали мало, он сразу в книги углублялся. Если бы знать тогда, что это за человек... Эх, память, память...
До самой революции Гущин был под надзором полиции, сидел в царской тюрьме. В апреле 1917 года вступил в партию. Было тогда в Минусинске двадцать четыре коммуниста.
При Колчаке Гущин попал в тюрьму вместе с сыном. Сыну, другу Сергея Лазо, колчаковцы выкололи глаза, живому кромсали шашками тело.
Портрет сына в дубовой темной рамке висел над столом в комнате Ермила Фомича, где мы встретились последний раз.
- Я сам-то теперь выхожу редко, ноги не служат, а сюда ко мне пионеры шлют депутации: дедушка, расскажи, какой он, Ленин? Говорю: как все мы. Росту даже небольшого. Только видел далеко.
А когда мы прощались, Ермил Фомич заметил с горечью:
- Поздно вы все приходите. Что я вам сегодня могу рассказать, дряхлый, немощный? Боюсь за память, вдруг изменит она мне? А соврать не хочу, не смею. Вот и пионерам говорю: расспрашивайте сегодня тех, кто Гитлера бил, кто в войну по Сибири заводы строил. Записывайте, пока у них все в голове еще свежо, а не тогда, когда им по девяносто стукнет. Записывайте, люди потом поблагодарят вас!
