От неолитических очагов на берегу Белого моря к открытию ритмичности природных явлений - таков был путь, позволивший мне по-новому взглянуть и на археологию, и на ее взаимоотношения с другими областями науки.
С точки зрения, так сказать, «традиционной» археологии, остальные направления науки, соприкасавшиеся с нею, были всего лишь вспомогательными. Так относились к этому не только археологи, но и представители самих этих наук, для которых каждое вторжение в область археологии было частным случаем, лежащим за пределами их основной дороги. Определение пыльцы из археологических слоев носило для палеоботаников такой же элемент случайности, как для геохимика - вычисление возраста образца по содержанию в нем радиоуглерода, для геофизика - направление и напряженность магнитного поля в обожженной глине из древней печи, для дендроклиматолога - место бревна или сваи на дендрохронологической шкале. Между тем дело обстояло не совсем так.
Подобно тому как современный ученый охватывает своим сознанием соприкасающиеся области различных наук, определяя не узковедомственный, а комплексный подход к проблеме, прошлое человека оказалось областью, в которой сходились все направления науки, исследующие биосферу нашей планеты. Это был не частный случай. Наоборот, можно сказать, что исследование прошлого человека становится частным случаем при исследовании той «сферы жизни», которая породила человека, сформировала его и в которой сейчас он создает сферу разума - «ноосферу», как определял ее В. И. Вернадский.
«Человек впервые понял, что он житель планеты и может - должен - мыслить и действовать в новом аспекте, не только в аспекте отдельной личности, семьи или рода, государств или их союзов, но и в планетном аспекте. Он, как и все живое, может мыслить и действовать в планетном аспекте только в области жизни - в биосфере, в определенной земной оболочке, с которой он неразрывно, закономерно связан и уйти из которой он не может. Его существование есть ее функция. Он несет ее с собой всюду. И он ее неизбежно, непрерывно изменяет». И еще. «Человек живет в биосфере, от нее неотделим... Объекты биосферы человек может охватывать всеми своими органами чувств непосредственно, и в то же время человеческий ум, материально и энергетически неотделимый от биосферы... строит науку. Он вводит в научные построения переживания человеческой личности, более мощные и сильные, чем те, которые возбуждаются в нем картиной звездного неба и планет, доступной ему только зрительно... Научная мысль есть часть структуры - организованности - биосферы и ее в ней проявления, ее создание в эволюционном процессе жизни является величайшей важности событием в истории биосферы, в истории планеты».
Эти замечательные строки я нашел в «Размышлениях натуралиста», книге, которая увидела свет через двадцать два года после смерти одного из самых выдающихся ученых нашего времени. Меня поразил в ней тот философский, всеохватывающий подход к миру, науке и человеку, который, по рассказам В. В. Чердынцева, ученика и последователя В. И. Вернадского, был всегда характерен для ученого. Вернадский считал невозможным изучать раздельно биосферу и человека. Частные вопросы, отдельные аспекты - да, пожалуйста; но понять структуру того и другого, постичь нити, связывающие живое с «неживым», с космосом, возможно только совместными усилиями.
Человек и его история, с точки зрения Вернадского, не просто объясняли биосферу. Следуя Демокриту, человека можно было рассматривать как своеобразный «микрокосмос», отражающий космос большой. Человек был, по выражению древнегреческого философа Протагора, «мерой всех вещей», ибо с его появлением на планете геологические процессы обретали длительность во времени и их можно рассматривать не в целом, а по фазам, периодам, отрезкам, которые человек намечает и датирует остатками своей деятельности. Продолжая мысль В. И. Вернадского, можно сказать, что с появлением человека, выделением его из царства природы в истории биосферы начинается «хронологический» период.
Значение человека для изучения прошлого первыми поняли геологи в середине 19 века, а еще раньше - естествоиспытатели (вспомним графа Бюффона!). Не случайно в учебниках и руководствах по четвертичной геологии каменные орудия и черепки выступают в качестве «руководящих ископаемых» наравне с костями вымерших животных, раковинами морских и наземных моллюсков. Следом за геологами к этому выводу пришли некоторые почвоведы и болотоведы, для которых следы человеческой деятельности и их возраст стали отправными пунктами в исследовании развития почв и торфяных болот. Но все это еще не было слиянием исследований. Каждый раз обращение к другой области знаний было потребительским, поскольку археологи обращались к представителям этих наук лишь для того, чтобы получить справку о распространении определенного вида почвы в прошлом и связанной с нею растительности, о степени заболоченности того или иного водоема для определенного отрезка времени, но не больше.
Перелом наметился не так давно. И как ни странно, его инициатором стали как раз археологи.
Если на первых порах археолог интересовался лишь произведениями рук человеческих, не всегда обращая внимание на останки самого человека, то вскоре уже все, попадающее под его лопату, вызывало интерес и размышления. При раскопках стоянок и городищ стали отмечать кости животных, рыб, зерна злаков, косточки от плодов. Перечисления вскоре оказалось недостаточно. Требовалось уже точно определить, чьи именно кости были встречены, от каких рыб собрана чешуя, какие виды злаков росли на окрестных полях, из.каких животных состояло стадо. Сделать это мог только специалист. Археолог не мог его в этом заменить. Его делом было понять значение каждой находки и не просто передать ее специалисту, но и сформулировать вопросы, ответы на которые могли быть использованы в дальнейших исследованиях.
Археолог, ведущий раскопки, практически становился лишь инициатором исследования прошлого, которое параллельно вели специалисты разных областей науки. Если представить процесс исследования в качестве научного труда, то на долю собственно археолога приходится «введение», одна из промежуточных глав и «заключение» - итог исследования.
Археолог воспитывал специалиста. И чем чаще специалистам приходилось отрываться от собственных научных проблем, тем чаще они обнаруживали, что материал для их решения находится в руках археолога. Да и наука в целом не стояла на месте. И чем бы ни занимались ее отрасли, неизменно - как это и предсказывал В. И. Вернадский - они сходились на том, что исследуют одну и ту же биосферу. Ее настоящее. Ее будущее.
И всякий раз оказывалось, что настоящее можно только наблюдать, будущее - стараться предугадать, а действительно анализировать можно только прошлое, которое дает понимание и настоящего и будущего.
Путь к прошлому лежал через человека.
Это кажется парадоксальным, не правда ли? Казалось бы, какое дело биологу или зоологу, изучающему животный мир Земли или возникновение современных видов животных, до остатков древних поселений? Если бы дело касалось домашних животных, это было бы понятно, поскольку своим возникновением и существованием они обязаны человеку. Но где еще может зоолог найти материал для своих исследований? Только в культурном слое. Обгоревшая, вываренная, отшлифованная кость хранится при благоприятных условиях много дольше, чем кость павшего или загрызенного животного. Человек был всеяден. Он приносил в свой «дом» все, что мог убить, поймать, изловить. На множестве поселений, относящихся к одному времени, перед зоологом открывается исчерпывающий материал по этому периоду, который - опять-таки благодаря человеку - может быть предельно точно датирован.
Ботаник и климатолог находятся в таком же положении. Да, они могут воспользоваться пыльцевыми спектрами слоев торфяника, но чтобы найти пыльцу, семена злаков и сорняков, косточки съедобных плодов, выяснить климатические условия узкого отрезка времени, они должны обратиться к помощи археолога, к слоям поселений, где все эти материалы представлены достаточно полно. Большое количество одновременных и однотипных археологических памятников позволит им избежать ошибок, а расположение этих памятников в самых различных географических условиях позволит им представить общую картину растительности и животного мира Земли для данной эпохи.
Биологи и геофизики совместными усилиями могли обнаружить в биосфере ритмичность, управляющую жизнедеятельностью организмов. Но длительные, много больше протяженности человеческой жизни ритмы были открыты исключительно благодаря археологическому материалу, и человек, хрупкий, недолговечный, подверженный превратностям судьбы, стал в этом случае воистину «мерою» веков и тысячелетий.
На память приходят многие примеры археологических исследований, всякий раз оборачивающиеся подобным «выходом» в прошлое биосферы. Классические тому образцы всем известны.
Это открытие многокрасочных наскальных фресок в Сахаре, повлекшие за собой серию археологических исследований, что привело к решению ряда загадок Африканского континента.
Хорошо известна роль археологических исследований в деле преобразования пустынь Средней Азии, в расширении площади орошаемых земель и «зеленого наступления» на барханы.
Не менее важными для изучения ритмов биосферы оказались исследования Великой китайской стены, долгое время служившей загадкой для историков и географов.
Великая стена протяженностью около 4000 километров была построена в 4 - 3 веках до нашей эры. Но вскоре, уже через два столетия, как свидетельствуют древние летописи, отдельные ее участки были заброшены и вместо них построены другие. В чем дело? Оказалось, что в каждом таком случае строители стены пытались сочетать искусственные укрепления с естественными, в первую очередь с болотами и озерами, включив их в систему обороны и, таким образом, сэкономив время и строительный материал. Как мы теперь знаем, начало второй половины 1 тысячелетия до нашей эры, когда развернулось строительство, приходится на фазу повышенной увлажненности и начало фазы иссушения. Вот почему, по мере того как стена строилась (все строительство заняло не одну сотню лет), болота высыхали, а озера сокращались, пока кое-где не исчезли совсем. На таких участках готовую линию стены пришлось оставить и заново возводить ее на других рубежах, уже не пытаясь сэкономить строительный материал за счет природы.
Самое любопытное, что эти пересохшие в древности водоемы в прошлом веке оказались столь же велики, как и в момент строительства!
Впрочем, зачем ходить так далеко за примерами?
Палеолитическая стоянка Сунгирь возле Владимира оказалась редчайшим памятником, подарившим археологам несколько замечательных погребений, благодаря которым мы смогли узнать много нового о жизни, быте, верованиях, облике современников последнего оледенения. Между тем главный ее вклад в науку - не эти бесценные находки, а сведения о природной среде, окружавшей человека перед максимальным продвижением ледника на юг, о растительности, животном мире, развитии мерзлотных явлений и геологических процессов, которые оказалось возможным датировать, определить их последовательность во времени лишь благодаря остаткам человеческой деятельности.
Изучение материала ряда каменных орудий, вроде фатьяновских сверленых топоров, заставило пристальнее изучить пути движения ледниковых валунов, а вместе с тем представить возможное движение материковых льдов последнего оледенения.
Свайное поселение на Берендеевом болоте, представлявшее первоначально чисто археологический интерес, очень скоро стало своеобразным репером для датирования слоев торфяников с археологическими находками и установления хронологии регрессивных фаз голоцена.
Такую же роль сыграло изучение К. К. Шиликом затопленных частей античных городов - Херсонеса, Ольвии, Фанагории, - где археологические факты подтвердили основной 1800 - 1900-летний ритм А. В. Шнитникова и дали новый материал для прогнозирования колебаний береговой линии - данные, без учета которых невозможно капитальное строительство в прибрежной зоне.
Чешуя в рыбозасолочных цистернах античных городов Причерноморья долгое время служила только указанием на существование этого производства у древних греков. Однако ее изучение специалистами позволило определить видовой состав, размеры и возраст выловленных в древности рыб, установить среднегодовые температуры Черного моря для той эпохи.
Восстановление картины хозяйства древнегреческих колонистов на Тарханкуте, интересовавшее А. Н. Щеглова как археолога, с неизбежностью привело к анализу природной среды этих мест, а вместе с тем к рекомендациям по использованию этих территорий в современном народном хозяйстве.
Наконец, изучение местоположения лабиринтов и сезонных стойбищ неолитических обитателей побережий Белого моря показало их связь с наиболее благоприятными местами промысла семги, а анализ хозяйства фатьяновцев и распространения их могильников поставил вопрос о наличии обширных открытых пространств в лесной зоне и незначительности изменения в прошлом границ разных биом.
Примеры можно приводить до бесконечности, но нужно ли? Вся эта книга является примером того, в каком направлении развивается современная археология, объединяя части соприкасающихся с нею дисциплин и формируя единую «науку о прошлом».
Вот почему я хочу остановиться на некоторых областях исследования, которые возникли недавно или находятся еще в зачаточном состоянии.
