О том, почему, как и где человек впервые стал приручать и разводить животных, существует множество предположений и гипотез. Кости древнейших одомашненных животных археологи находят в слоях мезолитических стойбищ на морских побережьях Европы и в столь же древних слоях Передней Азии. И всякий раз, рассматривая новые и переосмысливая прежние находки, исследователи пытаются понять тот первоначальный импульс, который заставил наших предков сделать этот решающий шаг.
Вряд ли это возможно. Появление домашних животных на огромных пространствах Старого и Нового Света совпадает не с какими-либо очагами существования исходных форм этих животных, а с зонами их распространения. Древнейшим домашним животным оказывается свинья. Ее кости встречаются на поселениях Юго-Восточной Азии, в Европе, по берегам Средиземного моря, в Африке.
Неприхотливое, всеядное животное, равным образом поедающее желуди, рыбу, мясные отбросы, коренья, не требующее обширных загородок, свинья оказалась идеальным объектом для создания своего рода «живых консервов». Вот почему кости одомашненной свиньи, еще мало отличающиеся от костей ее диких сородичей, занимают на мезолитических поселениях Дании господствующее место среди других палеонтологических находок. Отныне человеку уже не нужно было с такой напряженностью осваивать обширные охотничьи территории, следуя за мигрирующими животными: под рукой у него всегда был более или менее значительный запас мяса, которым он мог распоряжаться по мере надобности.
Знакомясь с древнейшей географией домашних животных, невольно обращаешь внимание на странное явление. Распространение уже известных домашних животных и появление их новых видов происходит чрезвычайно медленно, как будто на пути идеи одомашнивания и перехода к животноводству возникают непреодолимые барьеры. К тому времени, когда на Востоке, в Передней Азии и по берегам Средиземного моря уже сложился типичный состав стада - с преобладанием в засушливых районах овец, а в более лесистых - коров, лесная зона Европы еще не знала животноводства. Серьезные изменения произошли здесь только в конце неолита, накануне освоения меди, когда животноводство, преимущественно в своем современном виде, захватывает всю полосу широколиственных и южную часть зоны темнохвойных лесов.
Что препятствовало на ранних порах этому шагу? Сложившиеся экологические связи между охотником и окружающей средой? Характер растительности, от которого, как считают некоторые исследователи, зависел тот или иной состав стада? Или какие-то еще причины, которые нам пока неизвестны?
Возможно, каждый из перечисленных факторов сыграл свою роль. Так, встречая на сезонных стойбищах кости дикой свиньи, совершенно не обязательно относить их за счет удачи неолитических охотников. Кости молодых особей могут свидетельствовать о существовании временных «ферм» по выращиванию диких поросят на территории стойбища. Еще недавно уральские казаки по весне отлавливали диких поросят и в течение лета содержали их во дворе в простых земляных ямах, откармливая отбросами и рыбой, а по осени забивали. Такое сезонное «одомашнивание» в сочетании с сезонными миграциями могло распространяться не только на диких свиней, но и на диких коз, даже на лося.
Как можно судить по опыту различных народов, человек приручал или пытался приручить почти всех без исключения окружающих его животных, включая птиц и хищников. Еще двести - триста лет назад лоси в Швеции использовались в качестве тягловой силы, а в начале 18 века Петр 1 вынужден был издать указ о запрещении езды на лосях по улицам городов. Воспоминанием о еще большей древности служит девятая руна карело-финского эпоса «Калевалы», согласно которой герой эпоса Вейнемейнен ездил верхом на лосе. Человек приручал медведей, волков, лис, охотничьих соколов и орлов. Замечательный географ и естествоиспытатель И. С. Поляков, исследуя в конце прошлого века неолитические поселения в долине Оки, выдвинул интересную мысль о возможном симбиозе бобров и человека, где человек выступал в роли хищника-охранителя. Впрочем, нечто подобное существует и в природе. Если верить оленеводам и журналистам, росомахи в Восточной Сибири отбивают часть оленьего стада, отгоняют его в горную долину и поочередно пасут, «ломая» лишь необходимое число оленей...
Здесь я подхожу к самому любопытному вопросу, который неизбежно встает при изучении истории человека в его взаимоотношениях с природой: каким образом человек стал селекционером и охранителем?
История хозяйства первобытного человека не дает ответа на этот вопрос. Стремление создать постоянный запас пищи, искусственное регулирование ее объема, выделение из окружающей среды наиболее продуктивных видов растений и животных, направленное воздействие на них для развития необходимых качеств, показывает нам сам процесс, называет причины его возникновения, но не объясняет качественных изменений сознания человека, которые послужили толчком к такой целенаправленной деятельности. Ни потребности желудка, ни условия существования не могут спонтанно, просто так, сделать из Разрушителя - Созидателя, превратить Преследователя в Охранителя.
Охота с собакой. Наскальное изображение.
Между тем именно это произошло с человеком. И объяснение, как мне кажется, следует искать в дружбе человека с собакой.
В легендах и мифах различных народов о собаке часто рассказывается, что она была создана раньше человека: сначала был создан друг и слуга, потом - его господин. Действительно, древность происхождения собаки теряется во мгле тысячелетий. Уже на поселениях охотников верхнего палеолита археологи находят кости собак, прямых предков знаменитых северных лаек - охотничьих, ездовых, оленегонных,- без которых невозможна жизнь в высоких широтах и которых настоящие охотники по праву считают аристократией собачьего мира.
Нет, совсем не одинок был человек в холодных пространствах прошлого! Даже если встреча собаки и человека произошла случайно, если сначала человек прикармливал собаку, как возможный запас пищи, если не духовным, а земным и жадным взглядом человек поглядывал сначала на своего четвероногого друга, помощника и спутника в странствиях за стадами северных оленей и мамонтами, - и тогда метаморфоза, происшедшая в сознании человека, столь поразительна, что сравнить ее можно разве что с открытием топора.
По существу, именно союз собаки и человека определил дальнейшее отношение человека к природе.
Потребитель - всегда только разрушитель, пусть даже потенциальный. Чтобы стать созидателем, надо научиться охранять существующее. Наука эта настолько сложна, что и сейчас через два с половиною миллиона лет, как вычисляют порой родословное древо человечества, далеко не каждый из нас оказывается Охранителем. Не охранником, нет - для этого нужно не сознание, подготовленное жизнью и бытом многих поколений, а всего лишь приказ и дубина; а Охранителем - по любви и пониманию, по способности к самоотречению, чтобы в охраняемое вложить всего себя не для сегодняшнего, а для завтрашнего дня, для других поколений, ради которых и твоя жизнь согрета огнем далекого костра предков.
Тот прачеловек, вооруженный топором, копьем, но отграниченный пламенем костра от окружающей его природы, которая - казалось ему - тонет в беспросветном мраке, еще не был человеком. Он не мог претендовать на это высокое звание потому, что его глаза слепили голод, желание и костер, который не столько освещал мир, сколько превратно толковал его, утверждая свет, жизнь, истину только в освещенном им круге. На самом же деле все это лежало вне его пределов. Тот человек именно боролся с природой, уничтожая ее, разрушая, сокрушая ударами топора, навязывая ей свое собственное сопротивление, наделяя ее собственной яростью и страхом, как это происходит в романе Г. Гаррисона «Неукротимая планета», где эмоции, излучаемые человеком, обращаются на него же, удесятеренные мощью стихийных сил.
У древнего человека было достаточно сил и жизнестойкости, чтобы выжить в этой борьбе, понять кое-какие идеи, воплотить их в орудия из дерева, камня, кости, защититься от первого натиска стихий. Но к своей истинной сущности, к созиданию и преображению природы он мог прийти только через понимание и наблюдение.
Для этого требовалось не противостояние. Человек должен был почувствовать себя заодно с природой, увидеть в ней не противника, а союзника, во всяком случае, партнера.
Впустив - в шалаш, в чум, в пещеру - первую собаку и дав ей из своей руки кость с мясом (а может быть, отогрев под локтем, выкормив первого, еще беспомощного щенка лесного волка), человек не просто приручил его: он как бы впустил в свой дом, в свое жилое пространство «дикую» природу, впервые став охранителем чужой, еще минуту назад чуждой и - казалось ему - враждебной жизни. Тот человек был не способен изучать природу бесцельно. Выслеживая, сидя в засаде, с открывавшегося взгляду пространства он считывал лишь ту информацию, которая была ему непосредственно нужна: для возможно скорого завершения акта охоты или, наоборот, для собственного спасения от охотящихся за ним хищников. Но на территории своего жилища, где разрушитель уступал место охранителю, наблюдение над частью природы, впущенной в дом, и, следовательно, подпадающей заботе и охране, невольно заставляло человека снова и снова размышлять о чувствах, желаниях, мыслях окружающих его существ, о той иерархии природы, в которой и он, человек, по-видимому, занимал не случайное место. Это место определяло не только его права, но и обязанности по отношению к целому, в первую очередь к тому, что оказывалось в прямой зависимости от его поступков.
Само понятие «домашние животные» оказывалось первым шагом к постижению, а потом и сохранению всего, что вмещал в себя окоем горизонта.
Охотник, сохранявший пойманную дичь, чтобы она успела подрасти, набрать вес, был не просто расчетливым человеком. Он смотрел на мир уже иным взглядом, чем вчера, выуживал из него информацию, которая перед этим его нисколько не занимала. И когда он освобождал место у своего очага вчерашней «пище»,- шаг этот знаменовал готовность человека к признанию чужого права на жизнь, чужого сознания и - партнерства...
Собака «приводила» к человеку других зверей. Собака-охотник разыскивала птенцов, из которых вырастали взрослые птицы, козлят, поросят, телят, которые постепенно формировали будущее стадо. Собака воспитывала детей человека-охотника, одинаково принимая от них ласку и мучения. Собака-пастух охраняла и воспитывала порученных ей человеком животных, начиная от северного оленя и кончая теми стадами коз, которые в эпоху бронзы буквально съели всю растительность на берегах Средиземного моря.
Охрана животных, пастьба их в лесу и в степи раскрывала перед человеком свойства растений, удостоверяя, что пища, пригодная для животных, вполне может быть пригодна и для самого человека.
Так в содружестве с природой в сознании человека разрушались раз за разом барьеры, суживавшие его поле зрения, сковывавшие его поступки консерватизмом привычек и традиций. Одновременно шел и другой процесс. По мере того как увеличивалось количество «подопечных» человека, следовавших за ним по пятам или, наоборот, впереди его собственного кочевья, вчерашний странник начинал чувствовать узость прежних троп, тесноту сезонных стойбищ. Да и весь его живой «инвентарь» требовал сочетания самых разнообразных условий для своего существования.
Взяв на себя заботу о других, человек вынужден был заняться переоценкой окружающего его мира... И не только переоценить его - приступить к его переустройству.
Первый шаг к этому в нашей средней полосе сделали люди, которых археологи называют «фатьяновцами».
