«Человек не сотворен таким уж могучим, чтобы ему не требовалось сузить окружающий его мир и соорудить себе какое-то укрытие... Адам и Ева, согласно, преданию, обзавелись лиственным кровом раньше, чем одеждой. Человеку был нужен дом и тепло - сначала тепло физическое, потом тепло привязанностей». Этими словами американский философ и писатель Генри Дэвид Торо начинает свое размышление о доме.,
Но что такое «дом»? - можно задать вопрос. Жилище? Искусственное сооружение, предназначенное для защиты от непогоды? А тогда как оценить использование многочисленных пещер в прошлом и настоящем или создание человеком жилищ в дуплах больших южных деревьев? Между тем для человека это тоже «дом», сочетающий в большей степени, чем другие, природу с его воображением и искусством. Больше того, при подобном определении в понятие «дом» следовало бы включить и произведения природных архитекторов - зверей, выкапывающих норы со сложными системами ходов, строителей-бобров, птиц с их разнообразнейшими гнездами, зачастую образующими города или селения. Сюда, безусловно, попадут также произведения самых изящных и искусных природных зодчих - насекомых, обладающих своего рода архитектурным инстинктом, тем более что, с точки зрения эколога, разница между человеком и животными практически отсутствует: в этом случае проявляется стремление разума, организованного на том или ином биологическом уровне, преобразовать - использовать, перестроить, изменить окружающую среду, приспособив ее для жизни особи или вида.
Существенную разницу между человеком и животными в отношении к дому отметит лишь биолог: для большинства животных видов подобное преобразование окружающей среды необходимо только для или при выведении потомства. Для человека же его жилище есть непременное условие повседневного существования.
Пожалуй, с позиций исторической экологии, с которых я пытался рассматривать проблему взаимоотношений человека и природы, историю этих взаимоотношений, противопоставляя «человека вообще» - «природе вообще», достаточно точной и емкой может быть следующая характеристика «дома»: используемое и преобразуемое для повседневной жизни пространство, подпадающее воздействию человека, его влиянию или отмеченное следами его деятельности в прошлом. Центром «дома» всегда будет очаг или кострище, вокруг которого формируется собственно жилище, ограниченное каркасом из жердей, покрытых шкурами или берестой, срубом, каменной кладкой рыцарского замка или - стенами пещеры. Вместе с тем такое определение включает не только пространство, окружающее данное жилище, но и пространство сопредельных жилищ, образующих поселок, город, округу,- пространство, которое является естественным продолжением жилища и служит ареной повседневной деятельности человека.
Не важно, как долго человек осваивал и расширял это пространство, жил ли он на этом месте годы или использовал его для кратковременных остановок на своем пути. При всей разнице между каменным домом европейского крестьянина, в котором до него обитало несколько поколений его предков, и вигвамом североамериканского индейца, который поставлен вчера и будет свернут на следующее утро, чтобы отправиться вместе с его хозяевами в дальнейший путь, общим оказывается сам «момент бытия», момент остановки человека, как его переход к иному, чем прежде, взаимодействию с окружающей средой.
Иными словами, «дом» может быть определен двумя координатами пространства, тогда как третья координата - вектор времени, продолжительность обитания в нем - будет указывать на ту или иную специфику отношения человека к окружающему миру.
Как далеко в сторону от очага может простираться сфера влияния человека на природу можно сказать довольно точно, благодаря работам этнографов и экологов, изучавших быт и хозяйство людей, живущих кое-где и сейчас в условиях первобытного общества.
Любое стойбище или поселок способны держать под контролем, то есть активно использовать, территорию, определяемую двумя кругами - с радиусом в пять и в десять километров. Площадь первого круга соответствует сфере повседневной деятельности всего населения поселка - мужчин, женщин, детей, которые здесь охотятся, собирают грибы, плоды, ягоды, коренья, съедобные растения, яйца птиц, возделывают землю под огороды, выпасают домашний скот Иными словами, в этом круге заключены основные природные ресурсы, обеспечивающие жизнь обитателей поселка, определяющие основу их благосостояния. Площадь второго круга показывает собственно охотничью территорию данного поселка, причем обязательным условием будет достаточно широкая «нейтральная полоса», отделяющая охотничьи угодья одной общины от другой, соседней.
Такая закономерность в отношении человека к пространству позволяет сделать и еще два вывода: первый тот что долговременные стойбища первобытных охотников не могли существовать ближе двадцати километров друг от друга (как показывает опыт, для лесных охотников расстояния были значительно большими), а второй - что наличие или отсутствие природных ресурсов на этой территории, их количество и качество, должно было жестко ограничивать численность населения стойбища и продолжительность его обитания на одном месте.
Что же искал человек? Какие точки выбирал он для своих стойбищ в окружавшем его пространстве? Чем руководствовался он в этом выборе? Естественно, ответы на эти вопросы я мог получить только индуктивным путем, восходя от частного к общему, опираясь на те данные, которыми располагают археологи, и на собственный опыт.
Кольский полуостров, как, впрочем, и вся северная зона вообще, предоставлял в распоряжение исследователя два вида сезонных стойбищ - летние, береговые, и зимние, находящиеся на внутренних озерах в лесах. Я думаю, что только малая изученность этой территории и трудность обнаружения редких остатков человеческой деятельности не позволили до сих пор выделить третий, промежуточный вид освоенной человеком территории: места постоянных остановок на маршрутах сезонных кочевий, как то было заведено у саамов. Такие места должны располагаться на берегах ручьев или озер, отличаться крайне малым количеством оставленных предметов и, по-видимому, отсутствием долговременных, углубленных в землю очагов, вместо которых почва должна хранить следы многократных кострищ.
Суммируя, можно сказать, что рыболовы и охотники Севера вступали в соприкосновение с окружающей средой в трех разных вариантах «дома»: в виде долговременных зимних поселений, отмеченных полуземлянками, в виде сезонных летних стойбищ, отмеченных постоянными очагами, и в виде кратковременных стоянок, неизбежных при их кочевом образе жизни. Эти последние не попали еще в поле зрения археологов. Не попали на Севере, потому что в нашей средней полосе как раз все эти три вида памятников достаточно хорошо известны.
Уже первые шаги в поисках древних поселений на берегах Плещеева озера поставили меня перед непреложным фактом: все без исключения остатки деятельности неолитического человека были связаны с песком и древними берегами водоемов. И то и другое достаточно легко поддавалось объяснению, и, как я думаю, объяснению правильному. Человек выбирал наиболее сухое место, расположенное близко к воде, поскольку он был все-таки рыболовом. В то же время, обходя извилистые очертания древних побережий озер, прослеживая береговую линию прошлых эпох, теряющуюся сейчас в зарослях папоротника и кустарника, там, где дюна переходит в заболоченную низину поймы, я мог видеть, что отдельные участки этого берега для древнего человека были отнюдь не равнозначны, как не одинаковы. были и оставленные им следы.
Иногда это был всего лишь кремневый отщеп, оказавшийся между корнями поваленного бурей дерева, иногда - россыпь черепков от разбитого горшка, попавшего сюда неведомо как и разбитого плугом, проведшим широкую и глубокую противопожарную борозду. Иногда во взрытом кабанами дерне я замечал угольки, и тогда под скользящими движениями лопаты при зачистке этого места проступал углистый круг костра, рядом с которым иной раз удавалось найти один или два кремневых скребка, несколько отщепов или даже сломанный наконечник стрелы.
Самая необычная находка была встречена мною на большом суходоле на краю Талицкого болота, лежащего в глубине переславских лесов и бывшего некогда большим озером.
Низкий, широкий холм был прорезан глубоким карьером, из которого брали песок для насыпи только еще сооружавшейся тогда узкоколейной ветки на Кубринск. Рельсы, змеящиеся в перспективе, лежали на временных шпалах, положенных на скорую руку. Регулярное движение, естественно, еще не было открыто, и я поджидал дрезину, которая должна была отправиться в Кубринск по этому шаткому и ненадежному пути.
Помню серый, холодный осенний день, низкие облака над пустынным, замершим в преддверье зимы болотом и неуютное одиночество, возникающее от вынужденного безделья. Это чувство и толкнуло меня к карьеру. Найти здесь что-либо интересное казалось маловероятным. Вот почему я буквально обомлел, когда почти на вершине суходола увидел торчащий из земли великолепный шлифованный топор из серого кремня,- не сверленный, «боевой», а прямоугольный в сечении рабочий топор, обычно вставлявшийся в роговую или деревянную муфту, которая в свою очередь крепилась к рукояти.
Казалось, топор был сделан только вчера. Он торчал из обрыва лезвием вперед, и я мог точно замерить его положение: в двадцати сантиметрах ниже современного уровня почвы. Расчистив землю, рядом с топором я обнаружил небольшую ямку с углями, а вокруг - обломки горшка, украшенного отпечатками, имитирующими ткань. Кроме них, не было ничего: ни кремневых орудий, ни других черепков,- хотя я самым тщательным образом осмотрел весь холм, чуть было не пропустив свою дрезину. Потом я не раз возвращался сюда, зачищал поверхность холма в нескольких местах, но - впустую.
И топор и орнамент на черепках указывали на эпоху поздней бронзы.
Как попали эти вещи на вершину песчаного холма среди болот? Что случилось с человеком, который разжег здесь свой костер? Не знаю. Теперь я склонен думать, что мне посчастливилось наткнуться на следы наземного захоронения, обычного для лесных охотников, описанного этнографами у большинства сибирских народов. Тело умершего укладывалось на помост над землей или на дерево, рядом с покойным или внизу ставили еду и клали принадлежащие ему вещи, а на земле разжигали костер...
Рыболовные крючки из кости и раковин. Неолит.
Обнаружить следы такого захоронения - вещь, практически невероятная: дерево и кости истлевают, растаскиваются хищниками, следы исчезают. Если мои предположения справедливы, то повезло мне лишь потому, что соплеменники, отправляя своего родича в потусторонний мир, развели костер и оставили сосуд и топор не на поверхности холма, а в специально выкопанной для этого ямке. Вероятно, все это было сделано в память о прежнем обряде захоронения в земле с обязательными ритуальными кострами. Такой могильник предшествующего времени был найден мною позднее на северо-восточном берегу Плещеева озера.
Но подобные находки, как я уже говорил, редчайшие и относятся к несколько иной категории явлений, чем остатки поселений людей.
Для своих стойбищ человек выбирал обычно высокие песчаные мысы, выступающие в озеро, или достаточно ровную полосу песчаного длинного берега. Еще лучше, если по соседству в те времена был впадающий в озеро ручей или из него брала начало речка. Человек мог их перегородить «забором» из кольев, заставить вдоль и поперек ловушками для рыбы - мордами, вершами, ёзами; наконец, в этих местах ему просто было удобно колоть рыбу острогой или охотиться на нее с луком и стрелами.
Судя по данным, которыми мы располагаем, рыболовство человека неолитической эпохи было чрезвычайно многообразно. Рыболовный крючок различных форм хорошо известен уже с эпохи мезолита. В дальнейшем он совершенствовался и изменялся в зависимости от видов, размеров и повадок рыб. Крючки вырезали из кости, из раковин, делали составными, вытачивая из шифера каменные стерженьки-грузила, к которым привязывались костяные острия. Применялись даже блесны из кости и раковины, пока в обиход не вошел металл и крючок стал тонким и острым.
Костяные гарпуны появились еще раньше, в палеолите, и с тех пор совершенствовались в двух направлениях - увеличиваясь в размерах, как наконечники острог, и уменьшаясь, как наконечники стрел, с помощью которых охотились на рыбу. Этот способ доныне практикуется у обитателей Африки и индейцев Южной Америки. Ловушками служили плетенные из прутьев верши конической или колоколообразной формы,- их и сейчас плетут в русских деревнях, стоящих на озерах. Остатки подобных ловушек находили в болотах Дании, Норвегии, Финляндии, где были когда-то протоки между озерами; их находят в морских отложениях Балтики и в торфяниках Германии.
Знаменитая находка остатков рыболовной сети мезолитического времени в Антреа близ Выборга позволила археологам познакомиться с плетением из лыка (другие сети, более поздние, были сплетены из волокон крапивы), поплавками из сосновой коры и каменными грузилами из крупных голышей, оплетенных берестой,- точно такими же, как и те, какими до сих пор оснащают свои сети рыбаки на всем пространстве Русского Севера...
Другим столь же излюбленным местом для долговременного сезонного стойбища был перешеек между озерами, в особенности если через него проходила соединяющая водоемы протока или небольшая речка. По весне, когда начинается нерест, рыба идет плотной массой из одного озера в другое, набивается в ручьи, заходит в залитые паводком старицы.
Весной и осенью над перешейком тянут стаи перелетных птиц, жирующих на озерах, их можно стрелять из лука, ловить перевесью, и здесь же во второй половине лета можно устраивать облавы на линяющих птиц...
Такие же закономерности управляли,по-видимому,человеком при выборе места поселения в широких речных долинах, хотя, как я мог заметить, рыболовы и охотники неолита их обычно избегали, стремясь к лесным речкам и озерам. Террасы речных долин стали привлекательны для человека в несколько более поздний период, когда он обзавелся первыми домашними животными и начал первые опыты по возделыванию плодородных почв речных пойм.
Обычно считается, что на открытых местах, на мысах, на сваях над водой, человек селился, чтобы обезопасить себя от врагов, от внезапного нападения. Мысль эта была подсказана не действительным анализом экологической ситуации, не наблюдениями над жизнью и бытом соответствующих племен, а скорее воинственно-романтической картиной жизни североамериканских индейцев, почерпнутой в романах Фенимора Купера и имеющей мало общего с действительностью Как показали беспристрастные исследования и свидетельства людей, имевших возможность еще в восемнадцатом и в начале девятнадцатого века жить среди индейцев, военные столкновения в жизни этих племен были скорее исключением, чем правилом. И в выборе места, в стремлении вынести свое жилище на открытое пространство гораздо большую роль, чем приведенные, играли те же соображения, которые заставляли жителей Севера, древних и современных, выносить свои поселки на простор морских ветров, поднимать их высоко над рекой и озером, вырубать достаточно широкое пространство вокруг селения.
Причиной был гнус.
Человек, испытавший серьезное нападение комаров и мошки, определяемых кратким, достаточно выразительным словом «гнус», при отсутствии сколько-нибудь эффективной защиты может быть искалечен в полном смысле слова. Привыкнуть к гнусу не смог никто - ни саам-оленевод, идущий за стадом по тундре, ни помор, проводящий одну половину жизни на берегу, а другую - в тундре и в лесу. Насколько страдали от гнуса в неолите жители Сибири, в частности обитатели Приангарья, можно видеть по маленьким глиняным сосудам-дымокурам, которые опускали в могилу наряду с оружием, украшениями и орудиями труда. Мучения от гнуса при жизни были, видимо, столь велики, что даже в Полях Счастливой Охоты, куда, как верили эти люди, уходят души их умерших сородичей, нужен был такой переносный дымокур.
Пример этот может служить иллюстрацией сложности отношений человека и природы - гнус, безусловно, является частью природы, хотя далеко не лучшей. Между тем такая «деталь» обычно не учитывается при реконструкции прошлого. А ведь это один из существенных факторов воздействия природы на поведение, быт и сферу обитания человека.
Очень вероятно, что в определенные исторические периоды некоторые территории оказывались необитаемыми или малообитаемыми всего лишь из-за обилия гнуса, выгоняющего даже северных оленей на берег моря или на открытые всем ветрам каменистые увалы, откуда они спускаются к воде и пастбищам лишь в то краткое время суток, когда ненадолго стихают крылатые кровопийцы.
По-видимому, и те тонкие прослойки, что содержат угольки и золу и лежат почти на всех без исключения песчаных грядах в долинах наших крупных рек, появились в результате попыток охотников и рыболовов неолита бороться с помощью огня с гнусом, особенно когда человек начал обзаводиться домашними животными. Врубаясь в природу, человек огнем и топором расчищал для своей жизни поверхность земли, благоустраивая свой «дом».
