Весна сверкала, грела, пронзала солнечными лучами, от вскипающей земли поднималось марево испарений.
Еще вчера краснели, наливаясь соком,леса. Еще вчера плыла по горизонту голубая, пьянящая дымка пробуждающейся земли и под обрывами со вздохами и слезами стаивали последние грязные пласты снега, открывая лабиринты мышиных ходов. А сегодня вдоль канав, вдоль изгородей, по откосам сияют золотые созвездья мать-и-мачехи, вспыхивают пушистыми взрывами соцветия ивы, разбегается вширь мурава пробивающейся травки и из-под прелого прошлогоднего листа поднимает хрупкие лиловые кисти изящная лапчатка. Все рвется с неистребимой силой жить, наверстывая потерянные в зимней спячке дни. И, прислушиваясь к шуршащему, вздыхающему, вспухающему жизнью лесу, сквозь птичий гомон, звон последних, сбегающих ручейков можно было слышать сладкий и страстный треск лопающихся почек...
Эту весну и я ждал с нетерпением.
Последние лето и осень на Терском берегу заставили меня заново взглянуть на свою работу. Решение частных, в сущности, вопросов, какие встают перед каждым археологом,- время существования тех или иных поселений, быт и хозяйство живших там людей, их отношения с соседями,- неожиданно вывело меня на другую тему: я задумался над взаимоотношениями древнего человека с окружающей его средой. Это не было совершенно новым вопросом. Нельзя было изучать историю человечества„ не затрагивая эту проблему. Но она всегда оставалась второстепенной, образуя как бы второй план, на фоне которого разворачивались исторические события.
А это было не совсем верно.
Как показали исследования последних десятилетий, в системе отношений «природа - человек» природа выступала отнюдь не пассивным, тем более страдательным партнером. Человеку только казалось временами, что он берет над природой верх; что не природа ему, а он природе диктует свои законы, которым она начинает послушно следовать. Чем дальше развивалась наука, чем глубже она постигала систему Вселенной, в которой человеку отведено не малое, но и не столь уж большое место, тем чаще тот или иной исследователь склонялся к мысли, что путь прогресса определяется отнюдь не навязыванием природе наших желаний. Наоборот, этот путь требует самоограничения, вдумчивого и неторопливого постижения законов и закономерностей природы, умения ими пользоваться, поскольку человек в своей биологической сути по-прежнему остается частью природы, подчиняется законам биосферы.
Терпеливая, гибкая, самовосстанавливающаяся природа отступала перед натиском человека все последние столетия, пока он овладевал силами пара, электричества, атома, развивал металлургию, химическую промышленность, используя ресурсы Земли, уничтожая и перерабатывая для своих нужд огромные количества биомассы. Богатства биосферы казались человеку неисчерпаемы. Он вырубал леса, распахивал степи, создавал огромные водохранилища, собирался растопить ледники на горах и направлял в обратную сторону воды рек. Но внезапно все изменилось.
После сотен лет победоносной войны с природой за какие-то полтора-два десятилетия выяснилось, что все это не так просто и не так хорошо. Что, беря у природы, ей обязательно нужно давать соответствующую компенсацию. Что при концентрации промышленных предприятий необходимо создавать вокруг них обширные леса и парки, создавать искусственные водоемы и очищать воду. Что вырубленные леса не восстанавливаются сами, а их исчезновение резко меняет климат в худшую сторону. Что огромные водохранилища на месте бывших лугов и полей катастрофически нарушают сложившееся за тысячелетия экологическое равновесие. И если человек заинтересован в собственном будущем, он должен со вниманием относиться к своему настоящему, в первую очередь к природе, которую получил в наследство от предшествующих поколений.
Так в последние годы пальма первенства среди наук неожиданно перешла к экологии, о которой еще недавно знали разве что только специалисты.
История триумфа экологии повторяет историю Золушки. Одно из третьестепенных направлений в биологии, изучавшее отношение организма или вида к окружающей среде, стало планетарной наукой, рассматривающей одинаково и процессы биосферы, и влияние деятельности человека на природу. «Венец природы», каким привык было считать себя человек, внезапно обнаружил, что существование его как вида зависит от существования природной среды - и не вообще какой-нибудь, а именно той, в которой он возник, сформировался, вместе с которой развивался на протяжении десятков и сотен тысяч лет.
Человеку нужен воздух,- но лишь того химического состава, которым он дышал на протяжении сотен поколений; ему нужна вода,- но лишь с теми примесями, которые необходимы его организму; ему нужна пища,- но именно та, к которой он приспособился в чреде предшествующих поколений, и так - до бесконечности. В конце концов, человеку нужна вся биосфера Земли - такая, в которой он родился и развивался, а не измененная промышленными выбросами и радиоактивными отходами.
Эта биосфера, состоящая из бесчисленного количества составляющих ее компонентов, часть которых потреблялась в пищу, часть - сжигалась и уничтожалась, часть - видоизменялась, при ближайшем рассмотрении оказалась единой. Из нее ничего нельзя было изъять безнаказанно. Каждый мельчайший биологический вид, каждая часть поверхности планеты со своей фауной и флорой, каждый кубометр воды, участвующий во всеобщем круговороте, являлись необходимым звеном в единой цепи жизни. И, рано или поздно, каждый разрыв этой цепи приводил к необратимым изменениям.
Примеры нарушения человеком экологического равновесия в природе широко известны. Среди них расселение кроликов в Австралии, которые, не встретив конкуренции, принялись размножаться с катастрофической быстротой, уничтожая посевы и растительность; привоз в Европу из Америки филоксеры, которая стала грозой виноградников Старого Света; появление в Черном море рапаны, уничтожившей устриц, которыми лакомились не только древние греки, но и люди, еще живущие среди нас.
Но то были объекты изучения прежней экологии, ограничивающей поле своего наблюдения биологическим видом.
Современная «большая» экология оперирует не только всеми био- и геологическими объектами, она еще использует материал истории, социологии, экономики, гео- и биофизики, химии, физики, астрономии и других столь же далеких, казалось бы, дисциплин. Она определяет не просто условия, необходимые для продуктивного существования какого-либо биологического вида, но условия, необходимые для наиболее успешного существования совокупности видов той или иной географической зоны, полосы, сообщества. Прослеживая по возможности все связи между каждым из видов, между ними и природной средой, включающей в себя и климат, экология вместе с тем определяет наиболее слабые звенья, которые разрушает или может разрушить человек своим вторжением, и те последствия, к которым такое нарушение может привести. При этом выясняются иногда любопытные вещи.
Так, отсутствию лесов по берегам Средиземного моря и в степях северо-западного Крыма мы обязаны отнюдь не климату, не почвам, а хозяйству древних греков и римлян. Они усиленно разводили огромные стада коз, поедавших молодую поросль, в то время как взрослые деревья переводили на дрова и постройки. Возникновение ряда эпидемических заболеваний, оказалось, зависит не только от вспышек на Солнце и усиления потока космической радиации, но происходит в результате вымывания некоторых необходимых для человеческого организма микроэлементов из почвы, истощенной непрерывной пахотой. Массовая гибель рыб в водоемах может быть следствием не только загрязнения их промышленными отходами, но результатом развития сине-зеленых водорослей, бурно размножающихся после появления запруд и плотин на ранее проточных озерах и реках. Казалось бы, как могут быть связаны такие два явления, как использование химических удобрений и вспышки туляремии, которую разносят грызуны? Однако небрежность в обращении с химикатами привела одно время к полному уничтожению лисиц, охотившихся на зайцев и мышей, а это уже вызвало неконтролируемое размножение грызунов...
Истоки настоящего следовало искать в прошлом, все равно далеком или близком.
В глубинах тысячелетий складывалось единство человека и природы, разрываемое, порой на наших глазах, цивилизацией. Как считает большинство социологов, такое положение вещей вовсе не было предопределено прогрессом. Так, может быть, стоит спуститься в глубины прошлого, чтобы выяснить, как именно шло развитие человеческого общества и где, на каком этапе возникает та или иная роковая ошибка, ставящая сейчас под угрозу будущее? Одинаково - будущее природы и будущее человека...
Опыт Севера давал пищу для размышлений, но его нельзя было перенести целиком сюда, на Ярославщину, куда я после многолетнего перерыва приехал снова этой весной, - здесь требовался совершенно иной подход к проблеме.
То, что в нашей средней полосе России давно исчезло, было скрыто землей, лесами, болотами, тысячелетиями преобразовывавшейся человеком природы, на Севере еще сохраняло первозданные форму, цвет, вкус и даже звук - такие, как хорканье оленей, нежное, жирное мясо семги, маршруты сезонных кочевок с их тропами, постоянными очагами, чумами и всем укладом жизни, подчиняющимся до сих пор сезонному круговороту природы.
Другими словами, на Севере прошлое было тесно слито с настоящим.
Легкость реконструкции этого прошлого объяснялась еще и тем, что угол моего зрения был преднамеренно сужен. Он охватывал только один вариант культуры арктического неолита - оленеводческий, уходящий в глубокую древность, оставляя в стороне культуру охотников на морского зверя, мореходов и строителей лабиринтов, а также остальные достаточно сложные и яркие культуры, известные по археологическим находкам в Карелии и Финляндии, которые свидетельствовали о продвижении потомков первопоселенцев все дальше на север.
Там, на краю обитаемого человеком мира, все было зримо, наглядно, просматривалось так же, как остатки древних стойбищ на раздутых ветром галечниковых террасах. За современностью явственно проступали очертания прежней жизни...
Совсем иначе все это выглядело в средней полосе России, в междуречье Волги и Клязьмы, а еще точнее - в зоне обширных озер и болот, протянувшихся по землям Ярославской области. Здесь приходилось обращаться не только к археологическим и палеогеографическим фактам данного района, но постоянно сравнивать их с материалами, добытыми наукой на обширнейшей территории от Баренцева моря до Черного и от Урала до Карпат, если не еще западнее. Только так можно было представить себе и понять процессы, происходившие в том «квадрате», к которому я относился с особо пристальным вниманием,- к району Плещеева озера.
Огромный овал озера, скрывающий под синей гладью глубокую воронку; высокие берега, открытые солнцу, с оспинами разрытых в прошлом веке курганов, кое-где поросшие орешником и дубняком, переходящие на северо-западе в песчаные дюны с тонко поющими под ветром соснами; заросшие кустарником и лесом болота; лесные ручьи и речки; пронзительно пахнущие свежей землей весенние пашни на высоких холмах, уходящих к востоку,- все это я знал как собственный дом. Я знал не только места уже известных древних поселений, но и те, где находятся еще не открытые стоянки древнего человека, до которых, как говорится, руки еще не дошли. Знал леса и звериные тропы, гнездовья птиц и рыбные участки на озерах и реках. И все же такое знание, в отличие от Терского берега, где оно помогало связывать воедино настоящее и прошлое, здесь оказывалось бесполезным.
Здесь прошлое было неоднозначно. Оно состояло из множества слоев, зыбких, расплывающихся, неуловимых, уходящих в общий туман древности, и - главное - каждый такой слой казался не связанным с предыдущим и последующим.
Шагая по полям, лесам, по старым дорогам, сравнивая старые и новые карты, поднимая архивные документы, расспрашивая старожилов о названиях здешних мест, урочищ, я чувствовал себя в зыбком, меняющемся мире. Леса неоднократно вырубали, на их месте появлялись пашни, потом здесь снова вырастали леса. В их чащобе можно было разыскать следы существовавших некогда деревень и сел, разделенных не только километрами расстояний, но и столетиями. Облик жизни менялся на глазах, но и то, что я застал тридцать лет назад, имело мало общего с тем, что было здесь назад пятьдесят, двести или пятьсот лет...
А если идти дальше, вглубь?
Сколько раз менялось население этих мест? Одни археологи считали, что таких смен было много, другие - мало. Как бы то ни было, но они были. Менялся облик культур, менялись формы хозяйства, менялись климат и растительность. Казалось, здесь менялось все, кроме самой земли, хотя и ее лицо тоже менялось: реки углубляли свои долины, озера мелели и зарастали, холмы приобретали все более плавные очертания... Правда, это происходило очень медленно по сравнению со сменой исторических эпох. Неизменным оставалось лишь то, что лежало под поверхностью земли: слои, составляющие ее собственную летопись.
По этим масштабам остатки человеческой деятельности можно было сравнить разве что с заметками на полях в качестве примечаний или пояснений. Однако, как часто бывает, именно такие случайные заметки оказываются бесценными. Они-то и превращают спокойное, иногда равнодушное повествование в яркий и драгоценный документ эпохи. Да, конечно, история Земли сама по себе достаточно интересна, но так ли занимала бы она нас, если бы в ней не заключена была тайна истории человечества?
На Кольском полуострове все началось с обнаружения остатков стойбищ неолитических охотников и рыболовов. Специально я их не искал. Интерес к ним пробудился, лишь когда я задался вопросом, почему они расположены не на тех местах, где им следовало быть согласно моей логике, и почему рядом с ними всегда оказываются следы разрушенной почвы? Другой вопрос возник при изучении кремневых и кварцевых орудий, и он привел к довольно любопытным выводам, связанным с психологией человека, с его экономикой и экологией, с его воздействием на природу и его зависимостью от природы.
Самое удивительное, пожалуй, что на эти же проблемы меня выводили буквально самые первые мои шаги по переславской земле. Но тогда я еще не был внутренне готов к ним, не замечал того, что теперь казалось столь очевидным.
Место первого неолитического поселения на берегах Плещеева озера - Польцо - я нашел, следуя указаниям М. И. Пришвина в его «Родниках Берендея», где он рассказал об открытии этой стоянки. Путь к древнему стойбищу вел от озера по реке Вексе среди топких берегов и болотистого леса. Первое же сухое место, приподнятое над водой, оказалось занято человеком - и сейчас и в прошлом. То был древний берег озера, от которого оно ушло теперь почти на километр.
Встреча с Польцом, сборы на его поверхности каменных орудий, черепков от сосудов различных эпох, костей животных - все это оказалось решающим в выборе моего дальнейшего пути. Я возвращался сюда снова из года в год, искал и находил новые места поселений древнего человека, вглядывался в окружающую природу, пытаясь обнаружить характерные приметы таких мест: скажем, древние берега озер и рек, далеко отошедшие теперь от воды и затерявшиеся в густом лесу. И вот однажды наступил момент, когда в моем сознании словно бы замкнулась логическая цепочка: песок - сосны. Сосны растут только на песке. На Польце - песок и сосны; рядом, в болотистой пойме, сосен нет - там ольха, береза, лещина, ель.
Сосны - песок - древний берег...
Темные купы сосен, высоко поднимавшиеся над кустарником, березами, елью, над разнолесьем и болотом, стали для меня маяками, указывающими древние мысы, отмели, берега, острова и перешейки, на которых я, как правило, находил остатки древних поселений. Сверяясь по соснам, как по ориентирам, я продирался через мокрые кусты, чавкал сапогами в жиже болот, образовавшихся на месте древних заливов, но рано или поздно выходил на песчаный бугор или отмель, где под тонким или толстым слоем дерна, в желтом или ржавом песке бывшей дюны обнаруживал явственные следы присутствия здесь человека или остатки неолитического стойбища.
Опыт подтверждал и развивал интуицию, как бы начальную ступень ясновидения, позволяя просматривать за современным пейзажем тот, другой, древний, а вместе с тем сопереживать человеку, действия которого пытаешься понять по следам, оставленным им тысячелетия назад. Именно здесь наука становилась еще и искусством, когда ученый должен «вживаться» в исследуемое им прошлое, в изучаемого им человека, чтобы понять его мышление, психологию, причины тех или иных действий, как, например, выбор места для своего жилища. Именно здесь уже первые шаги в этом направлении приводили меня к вопросу о взаимодействии человека - индивидуума, человека конкретного - с окружающим его миром, окружающей природной средой. В конце концов, в этом и заключалась основная задача философии - понять взаимоотношения личности и мира, «я» и «не я».
Выбирая место для жилища, для своего дома, который всегда - будь то пещера, шалаш, сруб, глинобитная мазанка, землянка или рыцарский замок - показывает отношение его строителя и обитателя к окружающей среде, человек определял этим свое отношение к миру и его явлениям, свою зависимость от мира. «Я» - и природа, «дом» - и мир... В этом противопоставлении (или - синтезе?) была заложена основа для иного направления изучения прошлого, чем то, каким оперировала собственно археология.
Чтобы понять эту сложность, стоит вспомнить, что при всей точности наших карт и безусловной объективности показаний компаса его стрелка указывает вовсе не на географический, а на магнитный полюс: вот почему на морских картах всегда отмечено соответствующее магнитное склонение стрелки компаса в данном районе...
Готовясь теперь снова вернуться на берега Плещеева озера, я старался внести в свои прежние исследования поправку, то самое «магнитное склонение», которое я научился вычислять на Севере. Раньше здесь мои мысли и чувства концентрировались в своего рода «магическом квадрате» раскопа, к которому было приковано все мое внимание: к слоям почвы, к предметам, которые мы из них извлекали, к следам конкретного человека... Теперь следовало выйти за границы этого магического квадрата, взглянуть на него со стороны, поскольку, как я уже смог убедиться, действительный интерес представлял не столько сам человек, сколько его удивительная способность отражать в своих действиях законы и связи окружающего мира.
И начинать пересмотр всего, что уже было здесь мною сделано, следовало с того же, с чего я начинал здесь свою работу почти тридцать лет назад,- с изучения земли, с обрывов, где пласты красной,плотной моренной глины перемежаются гравийными песками ледниковых потоков, с болот и песчаных прибрежных валов,- с геологии и геоморфологии края, с наук, которые за эти годы успели пересмотреть многие свои положения и переписать заново хронологическую шкалу послеледниковой эпохи...
Вот почему той весной я снова, как десятилетия назад, ехал мимо лиловых, оживающих лесов и, вглядываясь в знакомые волны северо-восточных отрогов Клинско-Дмитровской гряды, по которым поднималась и опускалась дорога, я уже видел в воображении блещущую под солнцем гладь Плещеева озера, тающий в дымке далекий, поросший соснами берег со стоянками, белые стены монастырей и церковок Переславля, от которых когда-то начался мой путь в прошлое.
