Смоляной факел чадил, а со сводов падали тяжелые сырые капли. Марселино шел осторожно, хотя он уже бывал в этой пещере раньше в поисках древних костей и кремневых топоров предков. Кое-что он нашел - но, кто знает, что еще могло остаться лежать здесь, под ногами.
Может быть, вот это? Марселино нагнулся, низко опустив факел... Нет, обычный камень, сорвавшийся бог знает когда со свода.
Его дочке, несмотря на все запреты и уговоры, все же увязавшейся за ним, было холодно и страшно, но она молчала. Ведь это так интересно - ходить в темноте и думать, что попала в заколдованное царство, где живут жуткие великаны, съедающие в один присест целое стадо быков. Правда, рядом папа, который сильней всех великанов на свете, но все же... Марселино, словно угадав мысли девочки, поднял высоко факел. Великаны, испугавшись, исчезли.
Марселино поднял глаза - со свода пещеры на него настороженно смотрел во всей мощи своих грозных мускулов кроваво-красный бизон. Чуть поодаль в мерцающем свете факела пугливо насторожилась, словно не очнувшись еще после тысячелетий темноты, тонкая лань.
Археолог не верил своим глазам. Еще и еще раз он внимательно вглядывался в рисунки, пока не убедился, что они сделаны десятки тысяч лет назад.
Открытие было сделано в 1879 году.
Вскоре после этого Марселино де Саутуола публикует брошюру о своем открытии с одной лишь целью - «подготовить путь более компетентным лицам, которые захотят раскрыть истоки и обычаи первобытных обитателей этих гор». Однако после кратковременного триумфа и всеобщего ажиотажа вокруг этого сенсационного открытия работа Марселино де Саутуолы была просто-напросто высмеяна. Пещерная живопись объявлена подделкой, а когда Саутуола стал настаивать на своей правоте, его начали называть- в зависимости от темперамента оппонента - то фантазером, то фальсификатором.
Саутуола умер, так и не дождавшись признания..
Лишь в 1895 году, когда открыли вторую пещеру с такими же фресками, древний возраст которых сомнения уже не вызывал, был признан факт существования живописи древнекаменного века. Причины столь трагического - почти двадцатилетнего - заблуждения науки слишком сложны, чтобы объяснить их кратко, это тема специального исследования (оно проведено доктором исторических наук Б. А. Фроловым). Но обобщая, можно сказать, что дело здесь было не в субъективных мнениях или частных ошибочных взглядах. Основа причин - убеждение в примитивности нашего предка.
До открытия Саутуолы археологам были известны лишь гравировки по кости и камню, выполненные людьми древнекаменного века. В целом они укладывались в сложившиеся представления о жизни ископаемых предков как о почти инстинктивной борьбе за существование.
И многочисленные книги даже начала ХХ века напоминали устоявшийся курс лекций, где каждая интонация выверена традицией.
Быкам Альтамиры в этой традиции места не было.
И наука начала искать выход из этого тупика... Перед заросшим колючим кустарником входом в пещеру молча стоят с зажженными свечами в руках три человека. Двое мужчин и тридцатилетняя женщина в трауре. Мария Саутуола, Анри Брейль и Эмиль Картальяк. Картальяк к тому времени уже был всемирно известным исследователем, Брейль - только начинал свой путь в науке. Они молча, от лица всей Истории, воздают запоздавшие почести отцу Марии, оклеветанному, оболганному, осмеянному Марселино де Саутуоле - одному из самых печальных рыцарей науки.
Это молчание открыло новую главу в истории науки.
Рафинированная лаконичность и пластическая изощренность, гениальная раскованность в образном обобщении натуры и изысканная отточенность контура - все это обрушилось на европейского зрителя, привыкшего себя считать на вершине духовной эволюции, с неодолимой для «здравого смысла» силой: подавленный безжалостностью окружающего мира, вооруженный лишь каменными орудиями, наш предок оказался создателем высочайшего искусства.
С почерневших и потрескавшихся стен пещер на изумленных исследователей глядели грозные бизоны, величественные, угрюмо-настороженные мамонты, ветвисторогие изящные олени, пугливые лани. Тут же древнейший охотник рисовал и себя, свою охоту - схематично, условно, но удивительно четко схватывая напряжение каждого движения.
И несоответствие создавшегося представления об общем примитивном уровне развития человека каменного века с шедеврами живописи, оставленными им, привело к мыслям о неких избранниках, людях, отмеченных печатью высшего совершенства.
«Великолепно дерзкая небрежность этих форм,- писал искусствовед Вильгельм Гаузенштейн о наскальной живописи,- имеет в себе нечто вызывающее восхищение как раз в нашу эпоху: что-то спортивно изящное, джентльменское. Чувствуется, что подобное искусство могло быть создано только такими людьми, которые лишь с грехом пополам верили в благородство труда, которые бедствия своего существования преображали в добродетель, отличающуюся почти рыцарским, легким, играющим характером, и это, несмотря на всю суровость и грубость материальной обстановки... После того, как они приносили добычу домой или если погода мешала охоте, они покрывали стены пещеры, кости лошадей, зубы мамонта, лопатки оленя охотничьими эскизами очаровательной непринужденности... Эти вещи, несмотря на свой иногда эпический характер, являются продуктами чисто эстетического побуждения к игре...»
А если так, значит, были какие-то баловни судьбы, на голову выше по интеллекту своих современников. И конечно же, в таком случае естественно предположить, что палеолитические эстеты были воспитаны не самим обществом, занятым тяжелой, изнуряющей, поглощающей все силы смертельно опасной борьбой с окружающим враждебным миром, а пришли откуда-то - беззаботные и веселые, отмеченные печатью «божественного озарения».
Конечно, легче всего усмехнуться над этим глубокомыслием. Но большая волна издали видна лишь своей пеной. Слишком ярки были бизоны Альтамиры, Фон де Гом и других классических пещерных памятников палеолитического искусства, они и только они приковывали взгляды и внимание. Лишь одиночки угадывали необозримую толщу, образующую фундамент палеолитического искусства.
В конце своей многотрудной подвижнической жизни Анри Брейль, с того скорбного дня молчания у входа в Альтамиру посвятивший себя палеолитическому искусству, сказал:
«Когда в Дордони и Верхних Пиренеях расцветало восхитительное настенное искусство в пещерах, племена, жившие на юго-западных берегах Атлантики и Средиземноморья, не проявляли никаких видимых способностей; основание этому, мне кажется, возникло из разной пищи: тогда как их братья и кузены занимались большой охотой на мамонтов, носорогов и бизонов, лошадей и оленей,- охота на «съедобных» улиток и сбор морских ракушек на рифах при морских отливах были достаточны для прибрежных семей. И это не питало их воображение...»
Так, незаметно стороннему глазу шла кропотливая и строгая работа ученых - отыскивание реальной, земной, повседневной точки опоры для палеолитического искусства.
