Если бы Робинзон Крузо был не литературным героем, а реальным человеком, он мог бы встретиться в Тобольске с Семеном Ремезовым. Ремезов на рубеже 17 и 18 веков удачно перестроил пострадавший при нескольких пожарах кремль стольного града. Значит, он был архитектором? Да, но не только. Был Ремезов также летописцем с дарованием поэта, художником, географом, картографом, составителем первого русского географического атласа. Моряк из Йорка услышал бы от него столько интересного! Никто лучше Ремезова не знал об открытиях отважных земле-проходцев.
Служилый тобольский человек Семен Ремезов составлял «Историю Сибирскую», подробную летопись событий последней четверти 16 века. Именно в ней есть единственный словесный портрет Ермака: «Вельми (очень) мужественен и разумен, и человечен, и зрачен, и всякой мудрости доволен, плосколиц, черн брадою и власы прикудряв, возраст средний, и плоск (т. е. не толст) и плечист».
Откуда взялось это описание? Не из расспросов ли уцелевших казаков Ермака, произведенных в Тобольске архиепископом Киприаном всего 36 лет спустя после гибели атамана?
Вместе с тремя сыновьями Ремезов взялся за огромную, трудную работу - составить «чертеж» всех сибирских городов и земель. Чертежом называли тогда географическую карту.
Ремезов много ездил по Сибири. Он подробно расспрашивал возвращавшихся из дальних странствий, смотрел их «росписи» пути, в которых отмечались реки, горы, разные дорожные приметы. Там записывались также всякие полезные сведения: например, можно ли найти корм лошадям, хороша ли питьевая вода, что за люди встречались в дороге - мирные, воинственные.
Землепроходцы знали те места, куда уводила их любознательность или желание раздобыть ценные меха. Ремезов же пытался из разрозненных кусочков собрать целое.
Мы, с первых классов школы привыкшие видеть географические карты, едва ли знаем, сколько труда и времени отнимало их составление. Притом не только в давние времена.
Однажды - это было в начале тридцатых годов, когда советские люди начали осваивать Арктику,- меня, тогда совсем молодого геодезиста, определили в помощь опытному картографу Нилу Сушилину, которому поручили срочно уточнить карту полуострова Таймыр.
На чертежном столе был натянут большой лист ватмана - плотной белой бумаги. Мне показалось, что Сушилин успел все сделать без меня. Были нанесены тушью реки, побережье Северного Ледовитого океана, острова, озера, деревеньки - их на енисейском севере называют «станками» - и, к моему удивлению, точки, возле которых различались мелкие надписи: зимовье Потапова, зимовье Плахина. Уж если отмечены даже отдельные избы, что еще можно уточнять?
Сушилин, человек молчаливый и хмурый, в ответ на мой вопрос хмыкнул:
- Здесь еще конь не валялся. На год работы.
И что же оказалось? Вот речка, в ее верховьях когда-то побывала одна экспедиция, недавно низовья пересек маршрут другой. А середина? О середине есть только записи рассказов кочевников. Что же делать? Надо искать отчеты давних экспедиций, смотреть старые маршрутные листы, запрашивать архивы в Енисейске и Туруханске.
Не совпадали извивы речки, которую, помимо прочего, одна экспедиция обозначила как Маймечу, а другая - как Муймачу. Не сходились очертания берегов самого большого на полуострове озера Таймыр.
Короче говоря, «белых пятен» и сомнительных мест на карте оказалось множество. И это в первой половине нашего столетия! А каково было Семену Ремезову в конце 17 века?
Этот удивительный человек умел каким-то чутьем отделять всякие басни и враки от достоверных рассказов наблюдательных людей, а расспрашивал он не только русских, но и местных татар, заезжих иноземных купцов.
Тогда не было точных инструментов для измерения земной поверхности. Расстояния определяли всяк по своему: кто приблизительно называл, сколько верст было пройдено, кто прикидывал, сколько дней был в пути. А ведь день плавания по течению реки, день пешего хода, день езды на оленях означали совершенно разные расстояния! И все это надо было, что называется, привести к одному знаменателю. Как Ремезову удалось справиться с подобным делом - понять трудно.
Но он справился.
К началу 1701 года многолетний труд был закончен. Ремезовская «Чертежная книга Сибири» состояла из общей сводной карты и 23 больших отдельных карт.
Они не были похожи на привычные нам. Мы знаем: если положить карту перед собой, вверху будет север. На ремезовской сводной карте Сибири вверху юг. Это и сбивает с толку.
Главное на карте - города и реки. Прочерчен Амур с притоками, впервые обозначена Чукотка, нанесена Камчатка - правда, как остров в «море акиан» (в океане). Некоторые названия разгадываешь, будто решая кроссворд. Но в целом карта дает довольно верное представление о еще недавно совершенно неведомом крае.
Особенно интересны отдельные карты и чертежи Ремезова. На них есть рисунки городов. Можно сосчитать, сколько башен в крепостной стене, увидеть, как выглядел главный собор. Карты раскрашены: реки и озера - синие, леса - зеленые, горы - желтые, дороги - черные и красные. Ремезов указывал, где какие народы живут, чем занимаются. Читаешь: «варят соль», «плавят золото», «промыслы собольи и оленьи». Историки и археологи тоже найдут полезное для себя: Ремезов отмечал древние курганы, развалины городов и даже место, где в его время лежали «остатки судов Ермаковых».
Стремление к точности и достоверности сочеталось у Ремезова с живым поэтическим воображением. Вот как он пишет о Сибири:
«Воздух над нами весел и в мерности здрав и человеческому житию потребен. Ни добре горч, ни студен... Земля хлеборобна, овощна и скотна, опричь меду и винограду, ни в чем скудно. Паче всех частей света исполнена пространством и драгими зверьми бесценными... Рек великих и средних, заток и озер неизчетно, рыб изобильно, множественно и ловитвенно. Руд, злата и серебра, меди, олова и свинцу, булату, стали, красного железа и укладу и простого и всяких красок на шелки и камней цветных много...»
Не все слова понимаешь сразу, но чувствуешь их музыкальность. И нет в них преувеличения: велика и обильна Сибирь!
Итак, стольный град, а от него пути по Сибири, к ее окраинам, к ее острогам-городам. Их уже десятки. Вокруг строят крепкие стены, но ветшают они в ненадобности: за столетие иной город отражает два-три набега, другие вообще живут спокойно. Не знает Сибирь ничего похожего на долгую истребительную войну европейских переселенцев с индейцами Северной Америки, где взаимное ожесточение белых и краснокожих на столетия воздвигло барьер между ними. Якуты, буряты и другие представители местных народов становятся служилыми людьми, могут записаться в государственные крестьяне, стать посадскими и городскими жителями.
Сибирские города развиваются как центры ремесла, торговли, окрестного землепашества. Население растет и перевес не за воинским сословием.
Русские сближаются с местными жителями, перенимают полезное, без этого трудно выжить, приспособиться, трудно понять Сибирь. Эвенк-охотник - ведь он же таежный энциклопедист, для него в дебрях тайн нет, и недаром эвенки становятся проводниками землепроходцев.
Ученые Сибирского отделения Академии наук, исследовав исторические материалы, убедились: в ХИ1 веке доля городского населения в Сибири была значительно больше, чем в европейской части страны, причем молодые Тобольск, Тюмень, Енисейск достигли уровня некоторых старинных русских городов.
А какие необыкновенные судьбы у иных сибирских поселений, надолго забытых историей! Вот Мангазея. Она маячила смутным призраком в дали
времен, пока недавние экспедиции не подтвердили неопровержимо, что это было вовсе не сезонное летнее торжище, а настоящий средневековый город. И где: за Полярным кругом, на реке Таз!
Основан город в 1601 году, когда еще доживали свой век некоторые сподвижники Ермака. На вечной мерзлоте был возведен кремль с воеводским двором, четырьмя церквями, стеной с пятью башнями, гостиным двором. Сюда добирались суденышки с побережья Белого моря, отсюда уходили искать «землицы неведомые», соболиные места отряды предприимчивых смельчаков.
А другой заполярный город - Зашиверск на Индигирке? Это тридцатые годы того же 17 века. Под стенами Зашиверска устраивались шумные ярмарки. Город был покинут после страшной эпидемии черной оспы. Его остатки раскопал со своими сотрудниками неутомимый Алексей Павлович Окладников. Два колокола с сохранившейся зашиверской церкви, построенной в 1700 году, я видел в коллекциях новосибирского Академгородка.
В 1610 году казак Кондратий Курочкин открыл, что «большим кораблям из моря в Енисей пройти мочно». К той поре берегов Миссисипи сумел достичь лишь один европеец. В 1639 году Иван Московитин увидел штормовую волну Охотского моря. В 1648 году Семен Дежнев на деревянном суденышке обогнул северо-восточную оконечность Азии.
Перед изумленным миром открылся неведомый край. «Страна мрака» к концу 17 века обрела ясные очертания. «Это равно открытию Колумба!» - воскликнул президент Королевского географического общества в Лондоне.
А Великая Северная экспедиция! Она отправилась по следам новгородских мореходов. Приполярные моря увидели русский флаг. Железные люди на деревянных кораблях шли сквозь льды и положили на карты очертания арктических окраин Сибири.
Движение русских за Урал становилось народным. Помимо тех, кого в Сибирь посылало или ссылало правительство, уходили на восток люди, изнемогшие в барской неволе, наслышанные о сибирских землях, где нет крепостного права и помещичьего кнута. Здесь они распрямляли спины. Ведь не бояре, а Ермак разбил Кучума, не дворянские сынки, а простые казаки открывали сибирские реки, пробирались через болотные топи! И у вчерашних холопов крепли чувство собственного достоинства, сознание своей значительности.
Когда воеводы-наместники царя пытались слишком круто забирать власть, возникала «шатость». По городам вспыхивали бунты. Красноярцы осадили своего воеводу в его же хоромах, и он отсиживался там несколько месяцев, «убоясь смертного себе убийства». Другого, присланного на смену, городская вольница выволокла из воеводских покоев за волосы, потащила к Енисею, чтобы утопить, но, сжалившись, бросила в лодку и пустила ее вниз по реке.
Подобное случалось в Нерчинске, Енисейске, Томске и других городах. Перепуганные воеводы писали в Москву: если бунтовщиков-казаков не унять, они всех царских посланцев «вышибут» и в Сибири «Дон заведут».
Конечно, не все коренные народы и не везде легко сближались с русскими: разный образ жизни, обычаи, верования. Казаки облагали данью - ясаком таежных охотников, бывало, что брали заложников - аманатов. Не обходилось без стычек. И все же с присоединением Сибири к России местные народы избавились от опустошительных набегов южных кочевников. Ясак был порою тяжел, но с другой стороны, в голодные годы ясачных подкармливали русским хлебом.
С русскими людьми пришла более высокая культура, кончился вековой застой. Осваивались речные, морские, сухопутные дороги, разведывались пути в сопредельные страны. Насаждалось ремесло, стучали молоты кузнецов, плотники возводили храмы, амбары для припасов, строили суда-дощаники. Рудознатцы тревожили сибирские недра, были найдены железные, медные и серебряные руды, слюдяные месторождения. Слюду вставляли в окна вместо стекла. Во многих местах Сибири, особенно вокруг Тобольска, распахивали земли.
Разве не поразительно, что к концу 17 века Сибирь полностью обходилась своим хлебом, и если в отдаленных местах, где земледелие не прививалось из-за сурового климата, люди порой голодали, то виной тому были трудности с завозом.
А торговля? Ничтожный, казалось бы, городок Ирбит, стоявший в стороне от больших рек, собирал на ярмарку до десяти тысяч «гостей из всех волостей», и в его лавки наведывались сотни иностранных купцов. На рынках сибирских городов можно было купить церковные книги, азбуку, грамматику. Тобольск открыл первую в Сибири и вторую в России провинциальную школу для обучения детей церковнослужителей грамоте, письму, церковному пению. Принимались туда и дети коренных сибиряков, из них надеялись подготовить миссионеров, проповедников христианства среди язычников.
На Руси преследовали, искореняли скоморохов, музыкантов, песенников, острых на язык. Предписано было и в Сибири отнимать у них музыкальные инструменты, а самих певцов наказывать батогами - проще говоря, бить палками. Но городские простолюдины не давали скоморохов в обиду, и высшее духовенство жаловалось в Москву на «умножение всяких игр бесовских».
Мы часто упоминаем служилых людей. Кто же они такие? Сибирские ученые специально исследовали, из кого состояло русское население края со времен Ермака до начала 18 века.
Служилые разделялись «по отчеству», то есть по происхождению, и «по прибору», другими словами - по выполняемой службе. Первые состояли из дворянских и боярских детей, вторые - из прочих сословий. Казна платила тем и другим деньгами, хлебом, солью. Наивысшее «соляное жалование» определялось в три пуда за год, и это было по тем временам целое богатство.
Служилые рангом пониже - казаки, кузнецы, плотники, мельники, ямщики - работали, как мы бы теперь сказали, по договору, без твердого годового вознаграждения.
Посадскими людьми называли городское население, занятое промыслом и торговлей. Само слово «посад», означавшее прежде часть города за пределами его стен, позже стало названием небольших самостоятельных поселков. Посадские жалования от казны не получали, напротив, платили разные сборы и считались «тягловым сословием»: должны были выполнять особые повинности - например, возить людей, едущих «по государевой надобности».
Сибирь не знала помещичьего кнута в частности потому, что здесь земля была объявлена государевой собственностью. Крестьяне получали землю, но примерно за каждые четыре десятины пятую должны были обрабатывать под присмотром приказчиков, а урожай с нее отдавать казне. Часть крестьян платила оброк натурой со всего обрабатываемого участка. Кроме того, государевы крестьяне облагались всяческими сборами, например на содержание дьячков, тюремных сторожей.
Однако государство было настолько заинтересовано в расширении сибирской пашни, в собственном сибирском хлебе, что, испробовав разные пути - принудительное переселение, ссылку,- стало призывать в пашенные крестьяне «гулящих и всяких охочих вольных людей», причем давало им подмогу и ссуду, а также на некоторый срок освобождало от повинностей. Но трудно было начинать дело на новом месте: то хлеб вымерзнет, то пашню размоют вешние воды, то ударит засуха.
В Северной Америке уцелевших индейцев оттеснили из прерий в горы либо на солончаки. В Сибири переселенцам полагалось распахивать лишь незанятые земли. Не потому, что правительство заботилось о правах таежных народов, просто оно нуждалось и в хлебе, и в пушнине. Найти свободные земли в Сибири было не трудно, так что споры между русскими землепашцами и коренными обитателями возникали редко.
«За одно столетие русская соха пропахала борозду от Урала до Камчатки». Я выписал это крылатое выражение из пятитомной «Истории Сибири».
