Письмо, которое должно успокоить мать, отправлено. Владимир Ильич занимает место в купе, и доктор Крутовский рассказывает ему о сибирской тайге. Вот она, за вагонным окном. Степь уступает место лесу. Сосны и ели, тесня березу, стеной стоят у самого железнодорожного полотна. Кое-где из-под снега видны поваленные бурей стволы.
Тайга... Она, говорит доктор, тянется до самого Красноярска, и за Красноярск, до Иркутска, и еще дальше к Тихому океану. Первая большая остановка после станции Обь будет на станции Тайга. Уже само название напоминает пассажирам, что теперь они в самой настоящей Сибири.
Поезд шел как будто неуверенно, с удручающей медлительностью. Через некоторые речки еще не успели построить железные мосты, и состав осторожно передвигался по временным, деревянным, которые, казалось, оседали под его тяжестью.
Возле станции Боготол господ пассажиров покорнейше попросили, для их же собственной безопасности, покинуть вагоны. Мост через реку Чулым хотя и готов, но еще не принят комиссией: мало ли что может случиться...
На другом берегу реки пассажиры вернулись на свои места, и кондуктор заверил, что теперь до самого Красноярска им не будут причинять никакого беспокойства. А ведь еще год-два назад путники пробирались здесь на ямщицких лошадях, зимой в кошевках, летом в тарантасах: пыль, грязь, с вагоном никакого сравнения.
На станции Ачинск в тендер паровоза загружали дрова: местного каменного угля не было. Дрова горели жарко, но кочегарам приходилось то и дело бросать в топку поленья. Трубы у паровозов делали с очень широким и высоким раструбом, чтобы искры не разлетались по сторонам. А какой шлейф дыма стлался за поездом! Издали казалось, будто где-то разгорается пожар.
Вокзал на станции Ачинск, возле которого весной 1897 года останавливались поезда, могу описать по собственным впечатлениям. В тридцатых годах я часто бывал в Ачинске, и в ту пору вокзал оставался таким же, каким его построили. Деревянный, одноэтажный, он напоминал обычный городской особняк, и только какое-то подобие не то башенок, не то шатров над входом да начищенный медный колокол, в который дежурный по станции ударял перед отправлением поезда, придавали ему несколько служебный вид. Как и все другие пристанционные сооружения на железных дорогах, он был окрашен скучной грязновато-желтой краской. Еще и в тридцатые годы маленькому Ачинску вокзал не казался тесным. В ожидании поездов пассажиры дремали, вольготно лежа на скамейках, и никто их не тревожил.
Утром 4 марта - это были уже десятые сутки после выезда Владимира Ильича из Москвы - поезд подошел к перрону станции Красноярск.
К сожалению, сохранились далеко не все письма, которые Ленин писал родным из Сибири. Ведь в том же письме со станции Обь, выдержки из которого приводились, есть упоминание, что оно третье по счету, отправленное с дороги. Где же первые два?
Сестра Ленина, Мария Ильинична, предупреждала, что письма позволяют лишь до некоторой степени судить об образе жизни Владимира Ильича, его привычках, склонностях, его отношении к людям. Прежде всего далеко не все письма сохранились. «При частых переездах из города в город,- пишет Мария Ильинична,- при многочисленных обысках и арестах, которым подвергался то один, то другой член нашей семьи, многие из его писем либо попали в руки полиции и не были возвращены, либо утрачены иным путем». Наконец, переписка находилась под бдительным наблюдением, и о многом приходилось умалчивать либо пользоваться тайнописью на страницах присылаемых книг и журналов.
Мы не знаем точно, когда Владимир Ильич отправил первую весточку родным о приезде в Красноярск. Письмо, посланное на шестой день красноярской жизни, очевидно, сохранилось не полностью, а лишь та его часть, которая предназначалась для сестры, Марии Ильиничны. Письмо же в целом было адресовано матери.
Однако по воспоминаниям тех, кто встречался в Красноярске с Владимиром Ильичем, можно попытаться восстановить первые дни жизни политического ссыльного в сибирском городе. Крутовский предлагал остановиться у него - дом двухэтажный, места хватит,- но Владимир Ильич предпочел не стеснять своего спутника. Было в Красноярске место, хорошо известное подневольным сибирякам.
Извозчик прямо с вокзала повез пассажира на кривую Большекаченскую улицу. Подтаявшие сугробы громоздились вдоль деревянных домишек. Извозчик остановился возле двухэтажного бревенчатого особняка.
Это был дом добрейшей Клавдии Гавриловны Поповой, привечавшей ссыльных. В его чистых небольших комнатах перебывали народники, потом стали останавливаться и социал-демократы. Здесь, в горнице возле огромного самовара, встречались, знакомились, пили чай, делились новостями, спорили.
В письме из Красноярска от 10 марта, в той его сохранившейся части, которая была адресована Маняше (Марии Ильиничне), Владимир Ильич сообщает: «Вчера попал-таки в здешнюю знаменитую библиотеку Юдина, который радушно меня встретил и показывал свои книгохранилища. Он разрешил мне и заниматься в ней, и я думаю, что это мне удастся».
Владимир Ильич добавил, что еще не вполне ознакомился с библиотекой, «но это во всяком случае замечательное собрание книг».
Его история необычна и заслуживает особого рассказа.
Геннадий Васильевич Юдин был купцом, имел винокуренные заводы, золотые прииски. Вроде бы типичный «Тит Титыч» - и вдруг превосходное собрание книг, одно из лучших на всю Россию! Как же это получилось?
А дело в том, что Геннадий Юдин страстью к собиранию книг был одержим еще с детства, с гимназии. Сказалось влияние отца, тоже библиофила, а также домашнего воспитателя декабриста Ивана Киреева, после каторги попавшего на жительство в Енисейскую губернию. Трудовую жизнь Юдин начал конторщиком и в первый ее год писал родителям, что деньги тратит на выписку книг, пользу от которых считает «лучше денежной».
Да, разбогатев после выигрыша по лотерейным билетам, он пустился в предпринимательство, сулившее барыши. Но одновременно тратил огромные деньги на покупку книг и редких рукописей. Он занимался этим отнюдь не купеческим делом в провинциальном городе, где не было и тридцати тысяч жителей, где на триста лиц духовного звания приходилось всего около пятидесяти врачей и учителей. Занимался с толком, с выбором, следил за каталогами, за судьбами частных библиотек, вел обширную переписку, посылал людей на книжные распродажи. Много путешествовал, побывал на всемирных выставках, знакомился с древностями Египта, с достопримечательностями европейских столиц.
Опасаясь пожаров, этого страшного бедствия деревянных сибирских городов, Юдин для хранения своих книжных сокровищ построил большой дом на Афонтовой горе. Он выбрал место тихое, уединенное. Лишь по дороге, ведущей в пригородный монастырь, брели редкие богомольцы. Так было до тех пор, пока не началась прокладка Великого сибирского пути.
Весной 1897 года, когда Владимир Ильич впервые попал в библиотеку, даже сквозь двойные рамы юдинского дома был слышен грохот железа и крики возчиков. Прямо под Афонтовой горой строился железнодорожный мост через Енисей. По склонам и вдоль берега лепились бараки Таракановки, новой рабочей слободки. Они придвинулись уже к поляне, где летом устраивались учения солдат маленького красноярского гарнизона. И пахло возле загородного дома Юдина не весенней сосновой хвоей, не талой землей пригретых солнцем склонов, а нефтью: белая цистерна с надписью «Братья Нобель» стояла под горой возле железнодорожных путей.
Первые устои моста поднимались над серыми пятнами цементной пыли, покрывавшей лед. Работа шла круглые сутки. Ночами пылали светильники: инженер Кнорре, строивший мост по проекту профессора Проскурякова, торопился как можно выше поднять опоры, которым предстояло выдержать натиск грозного енисейского ледохода. Сотни подвод с обтесанными каменными глыбами, с коробами щебня, с мешками цемента кружились под горой на льду.
А пока мост не был готов, через Енисей в зимнюю пору прокладывали временный рельсовый путь. Лед был достаточно крепок, чтобы выдержать тяжесть паровозика и двух-трех вагонов. От станции Красноярск к переправе тянули особую ветку.
Я не поверил бы, что в зимние месяцы железнодорожное сообщение между пристанями «Левый Енисей» и «Правый Енисей» было сквозным, если бы мне не показали снимок стоявшего на льду паровоза «Компаунд» с отцепленным для облегчения тендером. Вдали виднелся недостроенный мост.
Строители, пришедшие его сооружать, оседали на новом месте. Уже закладывались первые камни железнодорожных мастерских, которым суждено будет собрать под свои закопченные своды борцов против царизма. В железнодорожном узле под Афонтовой горой рождался новый, рабочий Красноярск.
А в стороне от грязи и шума стройки, в стороне от хибарок и землянок, от гудков стрелочников и грохота клепальных молотов губернский город жил неторопливо и размеренно. В ту весну чиновники и обыватели обсуждали приезд генерал-губернатора Восточной Сибири Горемыкина, предстоящие бенефисы актеров гастролировавшей в Красноярске труппы и очередную выходку самодура Аники, разъезжавшего по главной улице в санках, в которые были запряжены пять дрессированных волков.
Владимир Ильич сообщил родным свой красноярский адрес: «Большекаченская улица, дом Клавдии Поповой». Воспользовавшись приездом генерал-губернатора, он подал прошение, которое позволило бы ему, по крайней мере до окончательного назначения места ссылки, оставаться в Красноярске. Да и куда можно двинуться из города, когда уже начинается распутица?
15 марта Владимир Ильич пишет матери: «Погода стоит отличная, совсем весенняя. Я провожу здесь время в двух занятиях: во-первых, в посещении библиотеки Юдина; во 2-х, в ознакомлении с городом Красноярском и его обитателями (большей частью невольными)».
В библиотеку он ходил ежедневно. Прогулка получалась изрядной: до юдинского дома от окраины города еще версты две, но дорога приятная, особенно если идти вдоль берега Енисея. Воздух чистейший, животворный, с запахами пробуждающегося леса.
Одно особенно тревожило, беспокоило Владимира Ильича: где его товарищи по общему делу? Пересыльные этапы на сибирском тракте сняты. Значит, ссыльных должны привезти в Красноярск по железной дороге. Но почему задержка? Почему нет телеграммы?
Красноярские знакомые указали Владимиру Ильичу на возможное место встречи с остальными ссыльными. Это было фотографическое заведение Кеппеля-Аксельрод, где, помимо обычных заказов, выполнялась и полицейская фотосъемка тюремных арестантов. Конвойные обычно не особенно мешали разговорам между ними и «вольными» посетителями.
В ту красноярскую весну Владимиру Ильичу исполнялось 27 лет, и ничто, свойственное возрасту, не было ему чуждо. Он пишет родным о чудесной весенней погоде, и странными, на первый взгляд, кажутся нам в его письмах с берегов Енисея строки: «...шляюсь в библиотеку за город, шляюсь просто по окрестностям для прогулки, шляюсь к знакомым...», «занимаюсь мало, а больше шляюсь».
Конечно, это отчасти и для того, чтобы приободрить мать и сестру. Быть может, и для бдительных полицейских цензоров. А помимо всего прочего, при его невероятной работоспособности «занимаюсь мало» означало бы для других «очень много». И какой же глубоко человеческий оттенок в этом «шляюсь», вернее - даю себе крохотную передышку после напряжения и вечных тревог жизни конспиратора, ускользания от шпиков через проходные петербургские дворы, после тюремной холодной одиночки, где он провел больше года, сносясь с волей тайнописью - и работая, работая, работая...
После всего этого можно было, отправляясь пешком за город, чтобы до вечера просидеть в библиотеке, всласть полюбоваться Енисеем. А «шляюсь к знакомым...» Ведь известно, что Владимир Ильич встречался в Красноярске с местными и ссыльными социал-демократами, с польскими революционерами, спорил с народниками.
Бывали острые стычки. Без этого не проживешь. Конечно, требовалась осторожность. Но и связи были нужны, впереди столько дела. Важно было знать, на кого можно рассчитывать, знать, с кем не по пути.
Наконец, приходит долгожданная телеграмма: едут! Четвертого апреля будут в Красноярске!
Встреча вышла короткой, суматошной. Ссыльных вывели из вагона, конвой окружил их, повел в тюрьму.
Но уже через недолгое время мать получает из Красноярска хорошие вести. Владимир Ильич узнает, правда, пока еще не официально, что местом ссылки для него, Глеба Кржижановского, Василия Старкова назначен Минусинский округ на юге Енисейской губернии. Затем приходит уточнение: Владимира Ильича - в село Шушенское, двух его товарищей- в село Тесинское.
«Лето я проведу, следовательно, в «Сибирской Италии», как зовут здесь юг Минусинского округа,- сообщает Ленин родным.- Судить о верности такой клички я пока не могу, но говорят, что в Красноярске местность хуже».
Сожалел ли Владимир Ильич о скором расставании с городом, где провел пятьдесят восемь дней? Прямых указаний на это нет. Мы не знаем также, поднимался ли он на вершину Караульной горы, откуда весь город как на ладони. Но товарищ Ленина по ссылке, нижегородец Анатолий Ванеев, писал родным: «Сверху город кажется очень маленьким. Даже не верится, что губернский город... Жизнь довольно скучновата».
Однако, сообщая родным о «Сибирской Италии», Владимир Ильич добавил: «Между тем и здесь окрестности города, по реке Енисею, напоминают не то Жигули, не то виды Швейцарии...». Для волжанина сравнение с Жигулями означает многое.
Утром 30 апреля 1897 года на пароходе «Св. Николай» Владимир Ильич вместе с Кржижановским и Старковым отправился к месту ссылки. Ванеев, провожавший их на пристани, написал в тот же день: «Веселыми и жизнерадостными уехали они...»
