Могучая фигура Пржевальского, его военная осанка, мундир с эполетами особенно нравились кяхтинцам. Путешественника знали все от мала до велика. В Кяхте он окончательно формировал, а по возвращении распускал свои большие экспедиционные отряды. Слава его была так велика, что перед ним заискивали даже всемогущие сибирские генерал-губернаторы.
И вот осенью 1886 года в Кяхте появились возвращающиеся из своего путешествия в нагорья Тибета в Центральную Монголию Григорий Николаевич и Александра Викторовна Потанины. Кяхтинцы не сразу обратили внимание на приезжих. Остановились в меблированных комнатах, отряд - несколько человек, снаряжение самое скромное. Трудно было поверить, что маленький караван Потаниных проходил по таким же трудным местам, что и отлично снаряженные экспедиции Пржевальского.
Шесть лет спустя Потанины снова появились в Кяхте. Отсюда они выступили в свое четвертое путешествие, трагически окончившееся для Александры Викторовны.
Могила Потаниной на небольшом придорожном холме. Он теперь уже в самом городе, прежний Троицкосавск и Кяхта слились, хотя местные жители по старинке называют кяхтинскую часть слободой.
Одна из выдающихся русских путешественниц, первой проникнувшая в глубь Центральной Азии... И на постаменте - женщина с мужественным, волевым лицом, глаза ее устремлены вдаль, во всем облике - уверенность, решительность. Наверное, скульптор создал этот портрет, представив себе нечеловеческие трудности, преодоленные путешественницей.
А на самом деле была Александра Викторовна, скорее, болезненной и хрупкой, чем крепкой и закаленной. Она вспоминала, что в детстве часто плакала, сама не зная, почему. Ей мешала врожденная робость, застенчивость, она жестоко страдала от невзгод, но всегда это скрывала. Когда ее, высокую, худощавую, с какой-то страдальческой чертой в лице, с тонким, певучим голосом, встречали незнакомые люди, им и в голову не приходило, что эта женщина может днями не слезать с седла, карабкаться по горным склонам, пересекать пустыню по караванной дороге мимо выбеленных солнцем скелетов лошадей и верблюдов.
Потанины были в числе первых исследователей Тувы. Они пробирались по скользким тропам хребтов в верховьях Енисея. А то и вовсе без троп, по каменистым осыпям. Осень - в Туве она жесткая, быстрая - застала экспедицию в безлюдных местах. Соскальзывали в пропасти вьючные верблюды. Кончались запасы сухарей. Григорий Николаевич утешал жену, вспоминая, как однажды им пришлось питаться зернами и кореньями, добытыми из нор кротов и полевых мышей...
Среди прочих обязанностей на Александру Викторовну было возложено ведение дневников. Ее запись в начале тувинской зимы: «Палатки с нами не было, ночевали мы прямо на снегу». Морозы усиливались, суп во время вечернего привала замерзал в ложке раньше, чем ее поднесешь ко рту. Жалуется на это Александра Викторовна? Строка в дневнике: «Было что-то необычайно приятное в этих ночлегах под звездным небом, среди пустыни...»
Потаниной было около пятидесяти лет, когда возник план злополучного четвертого путешествия. К жестокому ревматизму прибавились боли в сердце. Все это она утаила от Григория Николаевича. И осенью 1892 года Потанины остановились в Кяхте, чтобы отправиться отсюда к восточным окраинам Тибета.
С утра до вечера в доме, где они жили, толпились люди. Григорий Николаевич записывал песни и легенды, Александра Викторовна потчевала гостей. Кяхтинцы заметили, что она больна, и уговаривали ее остаться. Но Александра Викторовна об этом и слышать не хотела: как можно отпускать одного Григория Николаевича, он стал ужасно рассеянным, последний раз пришел читать доклад о путешествии, а галстук забыл надеть, хорошо, что председатель заметил и одолжил у кого-то из слушателей...
Потанины пересекали Гоби на двуколке монгольских почтарей, одном из самых тряских и неудобных экипажей в мире. Когда достигли Пекина, врач русского посольства настойчиво советовал Александре Викторовне не ехать дальше. Она возразила: ей просто нужно немного отлежаться, и дальше все будет хорошо.
Накануне отъезда из Пекина сотрудники посольства сфотографировались на память вместе с Потаниными. Фотографировал участник экспедиции молодой геолог Владимир Обручев.
Путешествие было необычайно тяжелым. Вставали в три-четыре часа утра, запивали чаем пресные лепешки - и в путь. Поздним вечером останавливались на ночевку, грея озябшие руки над жаровней с углями. Переправлялись через реки в ледостав. Преодолевали перевалы высотой в три тысячи метров, где Александре Викторовне остро не хватало воздуха.
Так Потанины достигли границ Тибета. Несчастье случилось в маленьком городке. Вероятно, это было кровоизлияние в мозг. Больную сотни километров несли на носилках. Она забывалась коротким сном на шумных постоялых дворах, где носильщики, бранясь и споря, играли в карты.
Смерть настигла Александру Викторовну в пути. Она знаками подозвала Григория Николаевича, молча поцеловала его в голову и ушла из жизни мужественно и спокойно.
Гроб доставили в Кяхту. Туда же присылали венки из разных городов Сибири. Были венки от бурят, о жизни которых Потанина написала большой очерк. В день похорон Кяхта закрыла лавки, конторы, школы. Китайские купцы, увидев похоронную процессию, спрашивали, какой важный русский генерал умер.
Если человек, внешне не наделенный всем, что обычно соответствует ходячему представлению об идеале путешественника и исследователя, совершает выдающиеся экспедиции,- разве его подвиг менее значителен?
На памятнике в Томске Потанин похож на деревенского мужичка со всклокоченной бороденкой - он и был таким, как говорится, неказистым на вид. Не приукрасили его, не придали ему орлиного взора. Спасибо за верность правде жизни!
Кяхтинское отделение Русского Географического общества было хорошо известно ученому миру России. Почти каждый исследователь Центральной Азии, начиная с Никиты Бичурина и кончая Алексеем Окладниковым, оставлял Кяхте что-либо из своих находок, коллекций, дарил отчеты об экспедициях. Немало кяхтинцев были постоянными спутниками путешественников.
Обычно считают, что Козлов узнал о существовании мертвого города Хара-Хото от Потанина, который записал в пустыне рассказ кочевника. Но было еще, оказывается, письмо местного жителя, бурята Бадманджапова, которое тот послал в Петербург, где также говорилось о городе, занесенном песками пустыни.
- Но точно ли это? - спрашиваю Александра Леонидовича.
- Мы посылали запрос в Географическое общество и получили копию письма,- отвечает краевед с достоинством и обидой в голосе.- Если что лишь по слухам или преданиям, я оговорю особо.
Кяхта хранит документальные свидетельства выдающейся роли русских исследователей в изучении Центральной Азии. Не так много карт, схем, рисунков, больше подлинных вещей. Если книги путешественников, то обычно с дарственной надписью.
Просто удивительно, сколько ученых побывало в этом чайном городке! Бичурин, Паллас, Шиллинг... Имя Павла Львовича Шиллинга известно немногим. А ведь он был крупным русским востоковедом, встречался с Гумбольдтом.
Когда Шиллинг готовил экспедицию, с которой должен был отправиться и Никита Яковлевич Бичурин, владевший языками народов Востока, шеф жандармов Бенкендорф получил письмо Пушкина. Поэт просил разрешения участвовать в экспедиции. Ему отказали. Быть может, опасались крайне нежелательных правительству встреч поэта с теми, кому было адресовано его «Послание в Сибирь»?
Бичурин посетил Кяхту еще раз. К нему пришло всеобщее признание. Бывший монах Иакинф, которого церковь за еретические занятия наукой одно время заточила в келье уединенного монастыря, стал членом-корреспондентом Академии наук, а Азиатское общество в Париже известило господина Бичурина об избрании его своим почетным членом.
В Кяхте есть портрет ученого. Как и еще несколько акварелей, портрет прикрыт занавеской, которую, чтобы не выцветала краска, отдергивают на короткое время.
- Писан с натуры Николаем Александровичем Бестужевым,- замечает мой спутник.- Братья Бестужевы испытывали немалые затруднения с денежными средствами. А Кяхта была тогда «забалуй-городом», где люди швырялись шальными деньгами. Знаете, нечто вроде «золотой лихорадки». Ну, прослышали, что приехал настоящий художник. Один попросил написать свой портрет, другой. Михаил Бестужев вспоминал потом, что брат за короткое время заработал довольно много денег. Но конечно, с Бичурина не взял ничего. Они были в дружеских отношениях.
А кроме нескольких портретов в кяхтинских экспозициях - подлинная бестужевская «сидейка», легкая, изящная двуколка, годная для узкой лесной тропы. Трогать экспонаты не разрешается, но на этот раз Александр Леонидович нарушает правило: нажимает сидение, и деревянные рессоры мягко пружинят. Бестужевскую конструкцию переняли в те годы далеко окрест.
Жившие в Кяхте постоянные участники экспедиций Пржевальского, буряты и русские казаки, передали городу подарки, полученные в свое время от путешественника. Тут же вьючный деревянный ящик сильно поцарапанный, красная приметная краска облезла. Этот ящик тысячи километров качался на спине верблюда в экспедициях Пржевальского, затем Козлова, побывал в разных передрягах, поднимался к заоблачным хребтам, его окатывали волны при переправах через горные потоки. Чеховский герой обращается к «многоуважаемому шкафу». Ах, как хотелось бы послушать рассказ многоуважаемого и столько видевшего старого деревянного ящика!
Вещи, служившие Потаниным. Большая подзорная труба, с какими на старинных гравюрах изображают адмиралов, компас, рулетка. Снимок во дворе русской миссии в Пекине. Александра Викторовна с белой собачкой на руках. Это 1892 год. Мы знаем: один из последних снимков путешественницы, и сделал его Владимир Обручев.
Ему суждено было принять эстафету. На куске красной материи величиной с половину носового платка - китайские иероглифы: визитная карточка молодого Обручева.. Его дорожные вещи, книги, походные шахматы. Я помню Владимира Афанасьевича уже девяностолетним, с Золотой Звездой на лацкане пиджака, когда он, выбравший дорогу исследователя еще в прошлом веке, напутствовал тех, кому жить в третьем тысячелетии: «Не отрекайтесь от мечты! Не отрекайтесь от юношеских мечтаний об открытиях, о творчестве. Дерзайте!.. Большие открытия не всякому по плечу, но кто не решается пробовать, наверняка ничего не откроет».
Думаю, что у нас недооценен научный подвиг Гомбожаба Цыбикова. Сколько написано о лингвисте Арминии Вамбери, побывавшем в Хивинском и Бухарском ханствах под прикрытием лохмотьев дервиша, странствующего мусульманского монаха! А Цыбиков как буддист.-паломник проник в святая святых буддийского мира, в ревниво оберегаемый от постороннего взгляда тибетский город Лхасу, резиденцию далай-ламы. И не только описал все увиденное, но даже сделал фотографии - вот они, на стенах музея. А ведь тогда не существовало удобных пленочных камер, фотоаппараты были громоздкими, часто деревянными, устанавливались на треногах, и негатив получался на стекле.
- Ну, а если бы узнали, что Цыбиков проник в Тибет по заданию Географического общества, что тогда?
- Думаю, он не вернулся бы из Тибета...
Меня особенно интересуют экспедиции Петра Кузьмича Козлова. К сожалению, в Кяхте нет вещей, собранных при раскопках мертвого города Хара-Хото, открытие которого особенно прославило имя путешественника.
Его экспедиция покинула Кяхту в канун наступавшего -1908 года, а три месяца спустя, ранней весной, Козлов увидел в пустыне город своей мечты. Он был полузасыпан песками. За стенами различались развалины дворцов или храмов. Тут и там над песчаными наносами поднимались субурганы, глинобитные башенки, воздвигаемые буддистами в честь знаменательных событий и на могилах праведников.
Настоящие раскопки Хара-Хото Козлову удалось сделать лишь весной следующего года. И вот тогда-то, к концу месяца, проведенного в тяжелом труде, в пыли и грязи среди развалин, после того как было сделано много ценных находок, мертвый город открыл главную свою тайну. В субургане, названном «Знаменитым», была найдена целая библиотека древних книг, гобелены, керамика, фарфор. Чтобы заставить говорить непонятные, загадочные письмена, оставленные исчезнувшим народом, советскому ученому Николаю Александровичу Невскому понадобилось много лет, и труд его в 1962 году был отмечен Ленинской премией.
Все, найденное в Хара-Хото во время первой экспедиции, было отправлено в Петербург. Но Кяхту, ее музей Козлов не забывал. Он привез сюда кирпич с Великой китайской стены. Здесь его дорожная ручка, которой он вел записи в дневнике, чехол для ружья, чашечки, конечно, книги с дарственными надписями, фотографии. Козлов снят в гостях у своих друзей-кяхтинцев. Он побывал здесь во время последней своей экспедиции в 1923 - 1926 годах, когда его снова неудержимо потянуло на старую караванную тропу к своему Хара-Хото, к ночным бивакам под звездным черным небом пустыни.
А вот Иван Антонович Ефремов, палеонтолог и писатель-фантаст, занимавшийся в Монголии раскопками «кладбищ» динозавров.
Алексей Павлович Окладников, совсем еще молодой, в начале своей научной карьеры. Монголия и Забайкалье привлекали его всю жизнь.
- Не было, пожалуй, сезона, чтобы не заглядывал в наши края. Иногда пролетал прямо в Монголию. А последний раз был в восьмидесятом году, на открытии вот этой выставки. Последний раз...
Александр Леонидович умолкает.
Мы уже распрощались, когда он неожиданно догнал меня на улице.
- Да, забыл, извините. Я ведь об истории самого музея вам почти ничего не сказал. Уже, знаете, собрали ценные экспонаты, а разместить их негде. И вдруг музей получает в подарок большой дом от купца первой гильдии, коммерции советника. Дарит его Алексей Дмитриевич Старцев. Сын Николая Бестужева.
