На окраине Туркмении, среди желтых песков, разрубленных лентой асфальта, где-то около районного села Керки, есть маленький зеленый оазис. Однообразные громады барханов нагоняют тоску, рождают чувство унылого бессилия перед слепой стихией пустыни, и оазис воспринимаешь как радостную встречу, как торжество жизни и зеленого цвета среди шуршащего царства песков. И ни одна машина не промчит мимо, не остановившись.
Я наблюдал изумление людей, очутившихся в тени зеленых деревьев. Они выходили из машин попить водички - колодец был рядом, посидеть в маленькой чайхане, пристроившейся почти на самой дороге, либо просто посмотреть на такую яркую после бесконечных тускло-желтых песков зелень. Они смотрели на молодые еще деревца и, наверное, не особенно размышляли над вопросом, почему и чьей волей возник здесь зеленый островок.
Между тем создатель и хранитель этой радости находился неподалеку. Старик туркмен, которого годы, солнце и труд пригнули к земле, бывший хлопкороб, теперь пенсионер, копался около деревьев, не обращая внимания на многочисленных гостей. Признаться, и гости не жаловали его вниманием, не подозревая, что этот человек один, сам, без чьих-либо просьб, рекомендаций, приказов, вооруженный лишь древним кетменем и лопатой, вырастил на их пути рощицу деревьев. Кто был в тех местах, тот знает, что значит достать там саженец зеленого дерева, напоить его водой, уберечь от убийственного солнца. Сколько труда, упорства да и мужества понадобилось старому хлопкоробу, чтобы выровнять и очистить землю у дороги, выкопать колодец, создать оросительную микросистему и поливать свои саженцы так же регулярно, как поливал он когда-то колхозные поля! И когда я стал спрашивать, что же побудило его на эту работу, он не понял меня. Он не представлял даже, что должно быть какое-то побуждение к тому, чтобы украсить землю, вырастить дерево, воспринимая это как естественное стремление человека. Он не говорил громких слов, никого не призывал следовать его примеру, не обращался за помощью - разве только просил проезжих не уносить от колодца кружку, которой черпали воду. Он просто любил и глубоко чувствовал землю - был на ней человеком. И если бы можно было его чувством наделить всех людей, привить всем его понимание Земли, невысказанную, но органично присущую ему, проявившуюся в его зеленой победе боль за красоту вокруг нас, дарующую нам радость! Он - как ни громко это прозвучит - истинно по-человечески берег жизнь на планете.
А вот другой пример, думаю, памятный многим и сегодня, хотя я имею. в виду случай довольно давний. В Москве, на Чистых прудах, хулиган убил лебедя Борьку, доверчивую, привыкшую к людям редкую птицу. Убил просто так. Хулиган был строго наказан, тысячи москвичей выступили тогда с гневным осуждением такого варварства, но не об этом речь. Два человека, два факта, два отношения к окружающему миру, к родной природе, к нашей планете... Пример высокой нравственности и пример вандализма, безнравственности...
Но уместно ли здесь понятие нравственности? Можно ли трактовать отношение человека к природе по аналогии с отношениями между людьми?
Возникновение таких вопросов вполне закономерно. Точнее, не возникновение, а актуализация, так как соотношение добра и зла во взаимодействии с природой волновало людей уже на заре нашей истории. Ведь человек и теоретически и практически относится к естественной среде своего существования, главным образом, не непосредственно, «напрямую», а опосредованно - через других людей, через связи, отношения с другими людьми. От характера, типа, качества этих связей зависят и характер, тип, качество отношения человека к окружающему миру, и понимание им этого мира. «Чтобы производить, - писал К. Маркс, - люди вступают в определенные связи и отношения и только в рамках этих общественных связей и отношений существует их отношение к природе». И коль скоро мы имеем дело с общественным отношением, то критерии, понятия нравственности здесь так же уместны, как и в любой другой сфере общественной жизни.
Нравственный аспект проблемы «общество - природа» особенно четко просматривается с точки зрения развития самого человека. Мир отражается в человеке. Между богатством природного окружения и богатством человеческих чувств существует глубокое внутреннее единство. Мир человека - это и мир окружающей его среды. И наше отношение к ней, следовательно, можно и нужно расценивать как особую форму отношения к другим людям. А это еще раз показывает, что критерии нравственности, четкое понимание добра и зла должны тут присутствовать в полной мере.
Впрочем, здесь фактически ничего нового нет. Этот подход сложился исторически. Борьба за добро в отношениях между людьми, утверждение таких черт человеческой личности, как жалость, желание помочь слабому, сострадание, всегда так или иначе проявляются и в производственной деятельности людей. Скажем, совсем не случайно, не из чувства чистого сострадания коллективный разум неизменно выступает против жестокости, хищнического отношения к природе, утверждая любовь к ней. Жестокость, проявляемая за рамками межчеловеческих отношений, всегда может вторгнуться и в эти рамки.
Очевидно, насколько актуальным стал такой подход сегодня, в условиях научно-технической революции и социального обновления человечества. Беспрецедентный рост могущества людей, нарушение в результате их производственной деятельности нормального хода природных процессов, истощение некоторых естественных ресурсов - все это «ввело» природу, отношение к ней непосредственно в круг нашей нравственности. Человек осознал необходимость заботиться не просто о «своем огороде», но о планете в целом. Это не могло не коснуться и философии, в первую очередь такой ее области, как этика.
Великий гуманист ХХ века, удивительный человек немецкий врач Альберт Швейцер определил этику как безграничную ответственность за все, что живет. Чувство благоговения перед жизнью служит у него основой нравственного сознания и порождает готовность самоотречения ради жизни, ради любой жизни. Человек, по его мнению, становится более нравственным благодаря тому, что им все сильнее овладевает желание сохранять и развивать жизнь. Швейцер отдавал себе отчет в неизбежности нанесения вреда какой-либо жизни и делал из этого вывод о необходимости своего рода искупления. Он говорил так: «Когда я помогаю насекомому выбраться из беды, то этим я лишь пытаюсь уменьшить лежащую на человеке вину по отношению к другому живому существу. Там, где животное принуждается служить человеку, каждый из нас должен заботиться об уменьшении страданий, которые оно испытывает ради человека. Никто из нас не имеет права пройти мимо страданий, за которые мы, собственно, не несем ответственности, и не предотвратить их. Никто не должен успокаивать себя при этом тем, что он якобы вынужден будет вмешаться здесь в дела, которые его не касаются. Никто не должен закрывать глаза и не считаться с теми страданиями, которых он не видел. Никто не должен сам себе облегчать бремя ответственности».
Слова Швейцера особо привлекательны потому, что сам он прожил жизнь в редком согласии со своими этическими принципами. Приходится, однако, признать, что его всеохватывающая, универсальная этика благоговения перед жизнью весьма абстрактна. Безграничная ответственность - это, по сути дела, синоним безответственности, подмена - и далеко не равноценная - принципа бережного, предусмотрительного отношения к окружающему нас миру. Ибо нет четкой границы между тем, «что живет», считается живым, и тем, что под это определение не подпадает. Ибо природа - единая система, в которой жестокость хищника - столь же необходимый компонент, как и кротость голубя.
Действительно, если, скажем (не беря заповедники), созревшее дерево - живое растение, которое, по мнению некоторых современных исследователей, и чувствовать способно, - не рубить, то результат будет плачевным: перестояв, оно упадет, покалечив десятки других деревьев; в процессе гниения станет рассадником вредителей леса: микробов, насекомых и т. д. Если не регулировать численность того или иного вида животных, то популяция (совокупность особей данного вида) может достигнуть критического уровня, потеснить другие популяции, затем резко начнет сокращаться вследствие недостатка пищи или же из-за болезней. Может ли человечество сегодня допустить такие потери в «раскачанных» им природных системах? Вряд ли...
Другими словами, благоговение перед жизнью не соответствует законам развития самой жизни. И если исходить из позиций Швейцера, то человек окажется средоточием зла, постоянно творящим зло существом. Нравственность вступит в непримиримое противоречие с необходимостью, в том числе и с необходимостью, существующей в самой природе. И человека придется либо вознести, подобно богу, над его биологической сущностью, либо обречь на невозможность достижения счастья из-за вечного проклятия обрывать жизнь других существ.
Концепция Швейцера, безусловно, отвечает субъективным намерениям человека неизменно предпочитать добро злу, быть великодушным, сострадательным, справедливым. Но как же нам «объясниться» тогда с природой, которую человек на протяжении всей своей истории активно, творчески преобразовывал, ущемлял во имя человеческой жизни? Ф. Энгельс отмечал, как уже говорилось, благотворное влияние мясной пищи на становление человека человеком, на всю, следовательно, общественную историю. Человек не мог стать человеком без мясной пищи. А пища эта добывалась, понятно, ценой жизни «братьев наших меньших». Увы, сегодняшние прекрасные мысли о благоговении перед жизнью стоят на многовековом фундаменте истребления других существ, и даже камень людоедства невозможно из этого фундамента вынуть.
Очевидно, что этика безграничного благоговения перед жизнью столь же бесперспективна, как и этика, отрицающая ценность нечеловеческой жизни. И та и другая - это две противоположные крайности, из которых мы вряд ли извлечем позитивное, имеющее практический смысл положение о нравственном отношении человека к природе.
