Характерно, что и Гегель в начале своей философской деятельности тоже «воздал свое» натурфилософии и поискам истины в заоблачных далях,- его докторская диссертация называлась «Об орбитах планет». Он в это время во многом разделял взгляды Шеллинга и даже издавал совместно с ним журнал. Позже, однако, пути Шеллинга и Гегеля разошлись. Стремясь создать свою универсальную систему - это стремление, как известно, было присуще многим представителям немецкой классической философии, - Гегель «объявил войну» и кантианству, и шеллингианству. 

 Вместе с тем идея Шеллинга о развитии и всеобщей связи явлений стала средоточием гегелевского миропонимания, приобрела то значение, которого не имела ни у одного из предшествующих философов. Но уже не просто явлений. 

 Гегель видит в природе прежде всего процессы. Именно процесс, взаимосвязь процессов - самое важное для него. Каждое тело, каждое явление участвует в каком-либо процессе, то в качестве условия, то в качестве продукта, и потому вся реальность представляет собою «круг особенных процессов, из которых каждый предполагает другой». 

 Однако где же исток этих процессов? Что движет природой, реальностью? Оказывается, исток находится где-то вовне. Вне природы? 

 Да, «реальная целостность» Гегеля предстает движимой, провоцируемой к развитию некой внешней силой, и только эта сила устанавливает связь и движение явлений мира. 

 Если же такой силы не будет, то явления, предметы мира, вся совокупность природы оказываются разорванными, раздробленными, чуждыми друг другу. Внутренняя связь и взаимозависимость их «загадочно» исчезают.

 Что же это за таинственная сила, которая объединяет и движет природу? Гегель отвечает так: «Мы должны рассматривать природу как систему ступеней, каждая из которых необходимо вытекает из другой... причем, однако, здесь нет естественного, физического процесса нарождения, а есть лишь нарождение в лоне внутренней идеи, составляющей основу природы. Метаморфозе подвергается лишь понятие как таковое, так как лишь его изменения представляют собою развитие». 

 Великая сила развития материального мира, следовательно, лишь понятие, идея. Здесь кроется одна из основных ошибок гегелевской натурфилософии, которая на много лет вперед предопределила ее критику: природа у Гегеля развивается не сама по себе, развитие не есть ее качественное отличие, внутренне присущее ей состояние. Ее развитие - лишь ответ на требование развития идеи. Диалектика природы, выходит, заключается не в ней самой, а в сознании ученого. Гегелевская система, по словам Ф. Энгельса, приписывала прогрессивное историческое развитие только «духу», и в этом отношении Гегель оказался далеко позади критикуемого им Канта. 

 И общественно-историческое единство человека и природы берется Гегелем только идеально. Вместо того, чтобы раскрыть действительное взаимоотношение этих сторон, показать объективно существующее противоречие между ними, философ превращает его в свойство, проявление некой абсолютной идеи. 

 Отсюда следует понимание труда не как реального процесса, не как практики, а только как абстрактно-духовной деятельности. Реальная природа вновь осталась как бы в стороне: если она лишь проявление идеи (а идеи, как известно, неуязвимы и для пушек), то человек может не думать о том, что наносит ей какой-то действительный вред. Человечность природы и созданных в историческом процессе творений, продуктов человека, обнаруживается у Гегеля в том, скажет молодой Маркс, что они являются продуктами абстрактного духа и постольку, стало быть, духовными моментами, мысленными сущностями. 

 Гигантская эрудиция, сравнимая, наверное, только с эрудицией Джордано Бруно, помноженная на столь же гигантскую работоспособность, не выручила гениального ученого. Представив развитие природы и общества в качестве великого исторического процесса, охватив своим разумом практически всю науку своего времени, диалектик Гегель не нашел в природе ее собственных движущих сил. Он счел природу лишь несовершенным отражением «абсолютного духа», «абсолютной идеи». 

 «В любой научной области - как в области природы, так и в области истории - надо исходить из данных нам фактов... Нельзя конструировать связи и вносить их в факты, а надо извлекать их из фактов», - указывал Ф. Энгельс, заключая, что гегелевская натурфилософия рушится вместе со своим идеалистическим исходным пунктом. 

 И хотя «абсолютный дух» Гегеля - это понятие отнюдь не обычное, это нечто всепронизывающее, объемлющее и природу, и общество, и само мышление, тем не менее идеалистический подход немецкого философа не только не сблизил теоретическое миропонимание с практическим отношением к миру, но и еще больше отдалил их. Зияющая пропасть между миром и человеком стала еще шире. 

 Вряд ли можно объяснить это одним лишь идеализмом Гегеля. Его «Философия природы» - кладезь замечательных мыслей, догадок, выводов. Дело, однако, в том, что натурфилософские обобщения Гегеля, как и обобщения Канта, не были нужны утратившей свою революционность, пораженной лихорадкой практицизма буржуазии. Устанавливать наличие всеобщих, охватывающих и мир людей, и мир природы взаимосвязей - в этом буржуазия была совсем не заинтересована. Наоборот. Сама система капиталистического природопользования и капиталистического образа жизни несет в себе глубинные предпосылки разделенности, автономизации. Наука, испытывая вполне понятное влияние социальной действительности, пытаясь как бы примирить логику своего развития с социальным заказом буржуазного общества, искала обходные пути к открытию закономерностей природы, к правильным объяснениям соотношения теории и практики. 

 И очевидно, эти обходные пути порой уводили науку слишком далеко в сторону. 

 Напрасно было бы винить здесь только ученых, объяснять странные зигзаги философских взглядов на мир их заблуждениями. Суть явления прежде всего в том, что и сама практика отказывалась от теории. Безусловно, развитие капиталистического производства, да еще темпами, которые отличали эпоху становления буржуазного общества, не могло осуществляться без опоры на науку, в первую очередь на естествознание. А вот мировоззренческие науки, обобщение накопленных знаний, выявление основополагающих закономерностей, которые могли бы как-то регулировать практику молодого капитализма, - все эти «непрактичные умствования философов» только мешали буржуазии, были враждебны ее деляческому подходу к окружающей реальности. 

А. И. Герцен (1812 - 1870).

 Убедительное свидетельство тому - отношение к замечательным философским работам Александра Ивановича Герцена. В этих работах Герцен, как считал В. И. Ленин, пошел дальше Гегеля - к материализму, вслед за Фейербахом. Первое из его знаменитых «Писем об изучении природы» - «Эмпирия и идеализм», написанное в 1844 году, показывает нам, говорил Ленин, мыслителя, который, даже теперь, головой выше бездны современных естествоиспытателей - эмпириков и тьмы нынешних философов, идеалистов и полуидеалистов. 

 «Письма» Герцена - это, по сути дела, попытка обобщения натурфилософии. Он первый увидел историю человечества, историю мышления как продолжение истории природы, а человека - как ее вершину. Он убедительно показал, что природа в целом есть единый материальный процесс, который нельзя остановить, четко расчленить на маленькие участки, отделить строгой межой от человеческого мира. 

 Противоположность человека и природы, их разделение, по А. И. Герцену, - это противоположность полюсов единого магнита, противоположность цветка - стеблю, юноши - ребенку. 

 К сожалению, эти яркие, необходимые эмпирической науке обобщения словно и не были замечены. Еще раз подтвердилось, что «сбыт» находили только те знания, которые служили увеличению прибыли, сиюминутному накоплению богатства. 

 Такой узко прагматический, огрубленный подход к науке нашел свое философское отражение в подъеме вульгарного материализма. Беспощадно раскритикованные Энгельсом и Лениным «карикатурные персонажи» Фогт, Бюхнер, Молешотт и другие взяли на себя тяжелую, непосильную для них роль формирования нового миропонимания. Однако их усилия лишь скомпрометировали философию, привели к тому, что старая метафизика снова заговорила полным голосом. 

 Неизмеримо далеко шагнувшее вперед естествознание требовало мировоззренческого анализа, но никто не мог ответить на это требование. И многие естествоиспытатели ударились в мистику, в спиритуализм, пытаясь хотя бы таким далеко не научным способом заполнить огромный прорыв, образовавшийся в миропонимании. Натурфилософия Канта, Шеллинга, Гегеля была, по выражению Ф. Энгельса, выброшена за борт. 

 Но какая же жалкая нашлась ей замена! Эмпирики, не желая больше слушать о теоретических обобщениях, отвернувшись от диалектики, запутались настолько, что позволили увлечь себя разного рода шарлатанам. Серьезные ученые вдруг начали задумываться над существованием «органа молитвенного состояния», «четвертого измерения пространства» и прочей чепухой, которую так язвительно высмеял Ф. Энгельс в статье «Естествознание в мире духов». «Презрение к диалектике, - подчеркивал он, - не остается безнаказанным... эмпирическое презрение к диалектике наказывается тем, что некоторые из самых трезвых эмпириков становятся жертвой самого дикого из всех суеверий - современного спиритизма».