Несмотря на всю свою жестокость и дикость, несмотря на неслыханное, единственное в своем роде отвержение природы, именно средневековье подготовило тот штурм окружающего мира, грохот которого все еще слышен. Оно построило корабли, на мачтах которых потом подняли паруса Колумб, Америго Веспуччи, Магеллан. Оно создало города, в которых затем родилась крупная машинная промышленность. Оно освоило всю землю, возделало «огород планеты» и совершило решающий шаг к тому, чтобы рассеянные по земле человеческие общности осознали себя частями единого человечества. Эпоха Возрождения расцветала на подготовленной почве. 

 И даже неоплатонизм, оказывается, был не столь уж ограниченным миропониманием. Исследователи позднейших времен увидели в нем немало натуралистических элементов, назвав его даже «подрывной идеологией 15 века». Эти элементы, словно зерна истины, попадали в сознание людей и давали свои всходы. Верная мысль может быть облачена в чуждые ей одежды, и не все ее поймут, разгадают, воспримут. Но всегда найдутся зоркие глаза, которые рассмотрят принца под рубищем нищего. Искры настоящей науки не могли не вспыхивать, не прожигать косность схоластики и теологии. 

Флагманский корабль Колумба «Санта-Мария». Со старинной гравюры.

 Удивительнее всего было то, что и сама церковь, запрещая, проклиная, казня новые взгляды, закрывая для них «двери общества», вынуждена была «впускать их в окно». Церковь являлась крупнейшим землевладельцем, строителем, торговцем. Она лучше, чем кто-либо другой, знала, что «божьим соизволением» не строятся дворцы, не открываются морские пути, не наживаются богатства. Ее собственные дела требовали развития науки, пусть только прикладной, но ведь наука всегда стремится к обобщениям, к установлению всеобщих связей и зависимостей. Наука пробивалась к жизни ростом мастерских, необходимостью лечить болезни, желаниями получать и производить новые товары. Укрощенный огонь впервые загудел в доменной печи, укрощенная река стала вращать верхнебойное водяное колесо. И уже порох.

Христофор Колумб (1451 - 1506).

 Питаясь живыми соками практики, наука рвалась на широкий простор, опрокидывала воздвигнутые на ее пути барьеры, занимала свое законное место врага всякой слепой веры. Вирусы сомнений заражали безбожием широкие массы населения. 

 В этих условиях решающее слово сказали ученые, которых церковь содержала, на которых опиралась, которые до поры были ее слугами. Но слово это было совсем не тем, что жаждала услышать церковь. Ученые не оправдали ее доверия. Алхимики нередко оказывались просто-напросто химиками, астрологи - астрономами, а богословы начинали выдвигать вполне материалистические идеи. Теологом, астрологом и алхимиком был, например, Парацельс. Но каким мы знаем Парацельса в истории науки? Он известен как замечательный врач, один из первых пропагандистов опыта, эксперимента, то есть исследования природы, реальных процессов и явлений. Джироламо Кардано был астрологом, по заказам составлял гороскопы. Но кто для нас Кардано? Это изобретатель знаменитого, поистине вездесущего карданного вала, выдающийся математик, автор формулы для решения кубических уравнений, отец мнимых величин в математике. Астрологом был и Иоганн Кеплер - один из самых блестящих умов человечества, астроном, установивший основные законы движения планет. А Николай Кузанский, крупнейший ученый и философ, первый составитель карты Центральной и Восточной Европы, естествоиспытатель и математик, заменивший юлианский календарь на грегорианский, оказывается, был даже кардиналом, своего рода вице-папой. 

Фернан Магеллан (1480 - 1521).

 Церковь, конечно, не могла не замечать такой противоречивости. Но великая искусница обмана, она попыталась примирить непримиримое, изобретя для этого хитроумную концепцию «двух истин». Суть ее заключалась в том, чтобы, не запрещая научный поиск, не отвергая плодов с древа науки, растить это древо в закрытом от глаз народа саду. Революционизирующие идеи науки ни в коем случае не должны были выходить за пределы узкого круга людей - прежде всего служителей церкви, правящей верхушки. Этот круг избранных отлично умел манипулировать и новым и старым. «Весь мир ведь знает, как для нас доходна эта басня о Христе!» - сказал однажды папа Лев Х. И эти слова, пожалуй, ярче всего показывают, что не приверженность догматам, не историческая слепота руководили церковью. Именно «доходность» заставляла беречь старые басни и держать науку в узде. 

Герб Магеллана.

 Но время высшего расцвета церкви, ее всеподавляющей силы уже минуло. Пришла новая пора, делавшая интерес к миру, интерес к природе небывало острым. Заря эпохи Возрождения разгоралась все ярче. Рождались новые люди, рождались, как говорил Ф. Энгельс, титаны по силе мысли, страсти и характеру. Под многими монашескими рясами все громче и дерзновеннее стучали сердца искателей истины. Постепенно менялся взгляд на природу, складывалось новое, созвучное эпохе миропонимание. 

 Его истоки многочисленны и, разумеется, весьма противоречивы. Один из них восходит к уже упомянутому здесь Николаю Кузанскому, известному и под именем Кузанца. Кузанец многократно подчеркивал, что признает в качестве высшего бытия только бога. Но тем не менее он сумел «отобрать» у бога важнейшие «нажитки», которые тот завоевал за весь предшествующий период. После греков - Пифагора, Анаксагора, Демокрита и Эпикура - именно Кузанский выдвинул вновь идеи бесконечности мира, отсутствия у него определенного центра, взаимосвязи явлений природы. Мир у странного богослова предстал познаваемым, а процесс познания - бесконечным. А так как главной опорой религиозного чувства всегда было и остается убеждение в существовании непознаваемого, вера в нечто неведомое, недоступное пониманию, то оказалось, что богу в большом, бесконечном, но познаваемом мире не осталось места. Церковь вынуждена была запретить некоторые трактаты Кузанского - практически второго лица в ее иерархии, однако его идеи уже погнали волну по стоячей воде общественной мысли средневековья. 

 Но подлинный гром грянул, когда польский каноник Николай Коперник опубликовал свой труд «Об обращениях небесных сфер» - одну из «главных книг» 16 века. С нее-то и началось, писал Ф. Энгельс, летосчисление освобождения естествознания от теологии.