Об этой поездке по городу я думал давно. Не для знакомства со столицей - за многие годы жизни в Мексике ее улицы и площади уже исхожены вдоль и поперек. Просто хотелось посмотреть поближе, увидеть то, что не выставляется напоказ,- жизнь простых людей.
Предприятие это было до некоторой степени рискованное: иностранцу, которого обычно принимают за «гринго», люди неохотно приоткрывают душу, сторонятся. Помог случай: мексиканские друзья познакомили меня с Хосе Рамиресом, молодым добродушным парнем, грузчиком овощей и фруктов на центральном рынке; и тот согласился взять меня с собой на работу.
...Хосе ждал меня на автобусной остановке, зябко поеживаясь, и, чтобы согреться, иногда отходил в сторону от очереди и по-ребячьи боксировал с воображаемым противником. На нем были белая майка-футболка и темно-синие джинсы, плотно облегавшие ноги.
Было раннее хмурое утро. На пустыре мутной поволокой висел туман, и стоявшие в отдалении низкие домики - жилье бедноты - едва можно было различить. За ними уже, по-видимому, кончался город. Кругом безлюдье, и только несколько человек, тесно сбившихся у остановки, терпеливо ждали автобуса. Лица их, помятые недолгим сном, выражали недовольство. Хотя люди, наверное, встречались здесь почти каждый день, они вели себя, как незнакомые: молчали или изредка чертыхались на то, что долго нет автобуса.
Наконец автобус подошел, тарахтя и изрыгая черный дым. Вспомнилась реплика одного из приятелей: «Безопаснее слетать в космос, чем ездить на этих драндулетах». Автобусный транспорт всегда имел много нареканий в прессе - хозяева не спешили обновлять парк, и многие машины выглядели поистине допотопно. В газетной хронике то и дело появлялись сообщения об авариях, особенно трагических на шоссе, где они нередко завершались смертельным полетом в пропасть.
По мере приближения к центру автобус заполнялся все плотнее и плотнее. В обязанности шофера входила и продажа билетов. Каждый пассажир рассчитывался с водителем, эта процедура занимала довольно много времени, но хозяева - опять же ради экономии - считали нецелесообразным иметь в автобусе кондуктора.
Водитель то и дело подхлестывал входящих двумя короткими фразами: «Сдайте назад! Там есть места!» И ему в ответ с другого конца автобуса то сердито, то насмешливо доносилось: «Тебя бы сюда, парень!», «И так мы как сардины в банке!», «Детей, может, прикажешь в сумки сажать?».
После пустынного центра снова начинаются трудовые кварталы. В эти сумрачные часы закопченные стены, грязно-красные пятна кирпича на месте обвалившейся штукатурки, самодельные вывески над лавчонками, покрытые ржавчиной и пылью, наводят тоску. На безлюдной улице вереница женщин и ребятишек вытянулась в длинную очередь перед дверью магазинчика, где по сниженным ценам (субсидирует правительство) будут продавать молоко.
Рынок «Ла Мерсед» возвещает о своем близком присутствии нарастанием ритма городской жизни. В окружающих его кварталах уже все зашевелилось, пришло в движение. Бедный люд вышел на поиски пищи и небольших денег - кто продать что-нибудь, кто купить на скудные песо простой еды или неказистую одежонку.
На маленькой площади Канделяриа у обшарпанных избитых временем стен женщины раскладывают на жестяных лотках дымящиеся в масле кукурузные початки и студенистые куски вареного мяса. Прямо на асфальте, расстелив брезент, рядами лежат поношенные ботинки и туфли, ворохи всевозможного белья. Здесь по дешевке можно купить какую-нибудь обувку или рубаху, а если останется еще немного денег, то и справить скромную утреннюю трапезу бедняка.
Кантины в этом районе соответствуют существующему образу жизни - никаких излишеств: несколько грубых деревянных столов да отполированная рукавами стойка. Зато всегда кричащая вывеска: «Пиратка», «Великая победа», «Храбрецы»... Мне всегда было любопытно, почему в кантинах делают не двери, а две узкие створки, на пружинах, открывающиеся внутрь и наружу; когда человек стоит за ними, то видны его ноги до колен и затылок. Я спросил об этом Хосе, и совершенно неожиданно вокруг моего брошенного вскользь замечания в автобусе развернулась настоящая дискуссия. Были высказаны самые различные суждения. Старик, сидевший впереди, безапелляционно заявил, что дверей нет по одной единственной причине - чтобы тот, кто подвыпьет, шатаясь, при выходе не ударился об нее, а, нажав на створки, мгновенно очутился на улице. Кто-то возразил и сказал, что створки укорачивают вверху и внизу, чтобы кантина легко сообщалась с внешним миром - легче позвать на помощь, когда между посетителями вспыхивает драка. Сам Хосе выдвинул предположение, что такое устройство дверей предназначается для индейцев, прибывающих сюда из деревни: в дверь они по робости войти не решатся, а так видят ноги людей, слышат шумный говор, и боязнь исчезает.
Я пожалел, что так поздно растаял лед отчуждения между мной и пассажирами,- автобус, как неуклюжий бегемот, уже вползал на околорыночную площадку, пробиваясь между машинами и снующими повсюду людьми.
Рынок «Ла Мерсед» - два огромных крытых блока - окружен людским муравейником, в котором каждый чем-то целеустремленно занимается. Все готовятся к разгару торговли, и этот дух накладывает отпечаток на поведение людей. С грузовиков пудовыми гроздьями складывают на землю золотистые бананы. По живому конвейеру, из рук в руки, летают, как зеленые мячи, арбузы. Изгибаясь под тяжестью нескольких ящиков или мешков, кряхтя и приседая, движутся грузчики. «Ударю! Ударю!» - кричат те, кто перевозит товар на колясках. Некоторые семейным табором располагаются под навесами; пищат закрученные в тряпье малыши, снуют голодные собаки.
В этом всеобщем водовороте выделяются маленькие слуги рынка - ребята лет по семи-восьми, которые стоят с колясками и ждут, когда на машине подъедет покупатель, чтобы молнией атаковать его и предложить свои услуги - возить приобретенные товары по рядам за грошовую плату.
В самом рынке под высокой крышей тянутся ряды - с одного конца не увидишь другого. Ярко-красными холмами, за которыми не всегда виден продавец, лежат помидоры. А рядом - навалом зеленый огненно жгучий перец-чиле. И на всех прилавках, тянущихся на сотни метров, бурная симфония цветов, богатейшие дары мексиканской земли.
«Ла Мерсед» - это не просто городской рынок, а целый торговый комплекс. В его строениях продают одежду и металлические изделия, рыб и канареек, дешевые ремесленные изделия и цветы. Товар каждый преподносит на свой манер: одни с байками и шутками, порой солеными, другие громогласно, до хрипоты повторяют одно слово - название товара; кое-кто даже приносит проигрыватель и популярной песней приманивает покупателей.
К рынку, как голодные к еде, тянутся обездоленные. Уверенно себя чувствуют здесь только состоятельные торговцы, зная, что уйдут с прибылью. Многие же продают чужой товар, получая за это скудные проценты. Большую армию составляют те, кто не имеет прямого отношения к торговле, питая надежду, что в этом огромном море людей удастся утолить голод и добыть небольшую ежедневную порцию песо, предлагая кому-нибудь свои услуги. Вам предложат охранять автомашину, а если на ней есть вмятина, то за время, пока вы ходите по рынку, ее могут исправить; вам настойчиво напрашиваются поносить сумку с тяжелой поклажей, почистить ботинки, купить газету...
Дети разных возрастов предоставлены сами себе: бедняки не всех способны прокормить в семье, и нужда выталкивает ребятню на улицу в поисках какой-то еды, каких-то знакомств и незатейливых развлечений. Нет мальчишки, который своим еще несозревшим разумом не считал бы себя «мужчиной», не пытался по-своему подражать взрослым. Как едкая накипь, остаются в их умах и сердцах пороки и зло окружающего мира, порождаемые бедностью.
Детская преступность тревожит власти. Начальник одного из отделов полиции Федерального округа Эстрада Охеда в свое время говорил, что, по приблизительным подсчетам, в столице и ее окрестностях действует около тысячи организованных банд, состоящих в основном из молодежи бедных кварталов. Обследования в больницах и полицейских участках показали, что в среднем в Мехико ежедневно совершается 30 вооруженных нападений, более сотни краж.
...У входа на рынок жалобно пела шарманка. Человек в брезентовой робе и поношенном военном картузе размеренным поворотом ручки выжимал из старого красного ящика популярнейший вальс «Над волнами». Шарманщик слышал его многие тысячи раз, совершеннейше знал, по-видимому, звучание каждой ноты и, может быть, по-этому скучновато и грустно смотрел в одну точку на земле, будто ожидая, что оттуда что-то появится.
- Это ваша шарманка?
- Кабы моя была...- ответил шарманщик немного мечтательно.
- А чья же она?
- Есть тут братья...
- Какие братья?
- Гаона - их фамилия. У них двести шарманок, и мы берем эти штуки в аренду.
- А как дела-то идут?
- Всяко бывает, патрон. День на день не приходится. Сперва надо наработать столько песо, чтобы хватило отдать хозяину за аренду шарманки. Остальное - себе. Обычно и насобираешь, чтобы поесть только. Вот в праздники хорошо: люди в добром настроении, не скупятся.
С шарманщиком, видно, не часто разговаривали, и он с удовольствием откровенно делился своими заботами:
- Многие дают нам мелочь от сердца. И на худой конец - из сочувствия. А то находится какой-нибудь хлыщ, так и норовит обидеть. «Эй ты, верзила, работать надо!» - крикнет. Ишь ты какой~ Ты найди-ка работу! А взвалить на плечи этот тяжеленный ящик и бродить, бродить целый день, чуть ли не выпрашивая милостыню,- это что, развлечение разве?
Парень все расходился, и его было трудно остановить.
- А хозяин поблажки не дает. Захочет - дня на три лишит работы. А аренду плати. Или шарманка испортится - они ведь все очень старые,- тоже чини за свой счет. Однажды я ручку потерял: она за спиной на шарманке, ее не видно, оторвалась, наверно. А хозяин требует: «Плати!»
Неприятные мысли и воспоминания разволновали шарманщика. Он стал надевать заплечные ремни, готовясь тронуться в путь.
- Мало здесь сегодня приличных слушателей. Пойду лучше.
Потом мы бродили с Хосе по близлежащим улицам - Хуан де ла Гранха, Канделяриа, Сан-Киприан, Фрей Сервандо, где обитает бедный люд. Хосе рассказывал, что это один из самых «плохих» районов столицы, где гнездится вечная нужда и ее страшные спутники - беспризорность, грубость нравов и преступность. Он мог бы и не говорить об этом - картина нищеты и так была достаточно красноречива. Многие дома полуразвалились. Здесь и там к стенам лепились пристройки из жести и фанеры.
Вокруг водонапорной колонки стояли женщины с ведрами. Разговорились с одной из них, пожилой, серьезной, более опрятно одетой.
- Нелегко нам приходится,- сказала она.- Нужда калечит души людей. Молодые, что они могут здесь увидеть? Встает парень утром - куда идти? Если дома есть тортильи или бобы, позавтракает. А нет, так у него уже заботы - где поесть? Идет на улицу, к рынку. Голод, знаете, беспощаден, толкает на все. Хорошо, продолжала она,- ежели парню удастся подработать, покупки поднести или еще как-нибудь. А если нет,- куда деваться? Вот и позарится на чужое, что плохо лежит. Раз так сделает, два - и порок уже завладел им. А рядом - совсем отпетые люди, им терять нечего. Свяжется с ними, а отсюда прямая дорога в банду.
- Что значит в банду? - спросил я.
- В нашем округе всегда находится главарь, который объединяет вокруг себя группу молодых ребят и верховодит их действиями. Это и есть банда, которая не дает жить окружающим,- ворует, хулиганит, грабит. Мы, женщины, уже отвыкли носить кольца, часы, браслеты.
Она посмотрела на нас печальными глазами, подняла ведра и, извинившись, пошла по двору, нагибаясь, чтобы пройти под мокрым бельем, которое сушилось на веревке.
Потом один полицейский, знакомый Хосе, рассказал мне о нравах, царивших на дне этой уличной жизни:
- Вы здесь никогда ничего не узнаете. Спросишь кого-нибудь: «Где живет Биско?» (это главарь одной из банд). А тебе в ответ: «Не знаю».- «Как зовут вон ту женщину?» И снова: «Не знаю».- «Как твое имя?» И тоже недоуменное: «А зачем?» Люди покрывают друг друга: одни из-за боязни мести, другие просто потому, что чувствуют какую-то необъяснимую неприязнь к представителям власти. Даже когда вмешиваешься в драку на стороне потерпевшего, последний никогда не выступит свидетелем, не назовет чужого имени.
Мы распрощались с Хосе поздно вечером. Видимо желая как-то подвести итог нашему знакомству, он сказал застенчиво:
- На вашем месте я назвал бы очерк о том, что мы увидели, так: «Мексика без экзотики».
