Много раз приходилось слышать, как красива дорога на Гвадалахару. И вот теперь ты сам убеждаешься в этом. Кажется, что на всех километрах пути, тянущегося к западу от столицы, собрали и расставили напоказ сотни удивительных по разнообразию пейзажей. Сначала асфальтовая лента бежит по плоскогорью: на горизонте темно-зеленые холмы, а ближе, за окном машины, быстро проплывают кукурузные поля, небольшие грязные озерца, деревеньки из десяти - пятнадцати глиняных домиков. Протопает по обочине с тяжелой ношей индеец, рванется с лаем прямо под колеса собака... Или вдруг за поворотом на дороге - стадо коров; завизжат тормоза, встрепенется дремлющий пастушонок, испуганно кинется к стаду. А потом снова безлюдье, равнины, холмы, поля...
У подножья горного хребта Западная Сьерра-Мадре начинается - сначала почти незаметно, а затем круче и круче - подъем. И постепенно машина вторгается в зеленое царство гор. «Миль кумбрес» - «Тысяча вершин» - так называют мексиканцы эту горную область. И действительно, когда после трех часов утомительной езды по лесному лабиринту, изрядно истерев шины на поворотах и почти до кипения накалив мотор, мы достигли перевала, перед глазами открылось незабываемое зрелище. Редко можно наблюдать величественную красоту гор, подобную Миль кумбрес.
На многие километры - за вершиной вершина. И каждая из них имеет что-то свое. Одни горы, покрытые иссиня-зеленым темным лесом, мрачны. Другие, освещенные солнцем, выделяются в легком тумане своим ядовито-фисташковым цветом. Есть и голые скалы с целой гаммой красных и коричневых оттенков. А некоторые кручи имеют почти фиолетовые тона.
И вся эта мозаика цветов подчинена какой-то неуловимой гармонии. Верится, что будто так все и было задумано специально, чтобы поразить красотой человека. И эти черные провалы между гор; и обрывки облаков, жмущиеся к вершинам; и мутно-молочная пелена тумана, словно гигантская шаль, брошенная на скопище скал; и эта бледно-оранжевая дымка справа; и слева - нависшая грозная лиловая туча.
Стояла глубокая тишина, настолько густая и мертвая, что когда заработал мотор, то эхо его, будто волны от взрыва, раскатисто разнеслось по горам. Машина пошла дальше - уже вниз - по запутанным петлям шоссе, к Гвадалахаре.
В городе в это время проходила Неделя советской культуры, которая вызвала здесь большой интерес. На выставках, посвященных нашей стране, экспонировались фотографии, книги, гравюры, марки, грампластинки. По телевидению была показана большая программа о Советском Союзе. В эфире часто звучала русская и советская музыка.
В местном Экспериментальном театре поставили три одноактные пьесы Чехова - «Медведь», «Трагик поневоле» и «Юбилей». И хотя для нас, знавших Чехова по мхатовским спектаклям, многие моменты в сценах, поставленных на испанском языке, казались несколько странными, надо отдать должное артистам - они смогли сохранить основной дух чеховских произведений. И восторженная реакция зрителей, их громкие аплодисменты были заслуженной наградой исполнителям, которые с любовью и старанием сыграли сложные для них роли.
После спектакля мы за кулисами приветствовали актеров.
- Я не очень довольна своим исполнением, сказала Марсела Ороско, игравшая роль Елены Ивановны в пьесе «Медведь». Но я сделала все возможное, чтобы не исказить замысел чеховского произведения и не обмануть надежды друзей из СССР, где живет братский нам народ.
Повсюду нас, советских журналистов, встречали очень сердечно. Нашим гидом был художник-муралист, мастер монументальной живописи, Гильермо Чавес, один из организаторов Недели. Он знакомил нас с таким множеством людей, что уже на третий день пребывания в городе все наши записные книжки были заполнены именами новых друзей. Среди них были и представители местных властей, и деятели искусства, и гвадалахарские журналисты, и профессора университета, и, конечно, молодежь, которая приложила много усилий для успешного проведения Недели культуры.
В Гвадалахаре мне довелось впервые близко познакомиться с творениями знаменитого художника Мексики Хосе Клементе Ороско. В доме-музее, построенном по собственному проекту художника, Гильермо Чавес обратил мое внимание на небольшую картину: «Посмотри, в этой живописи - весь Ороско». Своим сюжетом картина наводила на тягостные размышления. Мимо черных траншей, мимо мрачных стен, у которых совершались казни, среди хаоса и разрушений шли, волоча ноги, убитые горем солдатки; на сгорбленных спинах они несли детей, завернутых в платки. Это была сцена времен мексиканской революции, когда горе гуляло по земле рядом с радостным вихрем побед.
В живописи преобладал черный и белый цвет, но она не казалась серой: просто скорбь и страдания художник мог изобразить только этими цветами и, глядя на картину, думалось, что по-другому и быть не могло. Потом я увидел много других произведений Ороско - в правительственном дворце, в здании конгресса, в университете. И хотя они были совершенно разными по исполнению, на первый план везде выступал черный и белый цвет.
Клементе Ороско вместе с Диего Риверой и Альфаро Сикейросом составляют группу, именуемую в Мексике «трое великих», которая дала толчок быстрому развитию самобытного искусства настенной живописи. Как подлинные большие таланты, они имеют каждый свое лицо. Если Ривера порой заставляет восхищаться своей меткой сатирой на буржуазное общество, если в фресках Сикейроса через край бьет бурный оптимизм, поражает грандиозность человеческого духа, то Ороско берет тебя в плен изображением суровых сторон жизни, трагедии людей, страдающих от произвола и насилия власть имущих. Но это не упадочничество, которое ему нередко приписывает буржуазная критика. Все произведения Клементе Ороско пронизаны идеей борьбы за свободу, любовью к трудящемуся народу Социальные мотивы - основа его творчества.
...Селение Сан-Педро Тлакепаке встречает приятной тишиной утра, легким шелестом листвы и безмолвностью улиц. Где-то рядом гвадалахарская городская суета, а здесь - полнейшее умиротворение. Почему-то представлялось, что в этом селении будут сплошные базары с изделиями народного ремесла: ведь своими глиняными фигурками оно славится на всю страну.
Но уже первый визит в дом раскрывает невидимую жизнь Сан-Педро Тлакепаке. В несветлой комнате у стены сидит пожилой мужчина и на доске, лежащей на коленях, лепит из глины фигурки. Поодаль, также согнувшись над низкими столиками, работают кистями девушка и совсем маленький мальчуган лет шести-семи. На деревянных полках, блестя лаком, расставлены в беспорядке десятки разных фигурок - львы, утки, мексиканчики в сомбреро, слоны, какой-то восточный черный бог, сидящий по-турецки, скрестив ноги...
И так почти в каждом доме - десятки семей, сотни маленьких оригинальных творений. Одни делают глиняную посуду на гончарном станке - не простые горшки, а красивые вазы разных размеров, украшенные сложными яркими узорами. Другие ремесленники изготавливают маленькие статуэтки людей и зверей. У всех свое направление творчества, начатое прапрапрадедами. Как родилось здесь искусство создавать удивительные изделия из глины, узнать не удалось: его истоки уходят так далеко в прошлое, что никто не может рассказать, откуда пошло всеобщее пристрастие к этому самобытному художественному ремеслу.
Даже сеньора Пандуро, восьмидесяти трех лет, не помнит, чтобы кто-нибудь из ее предков имел другую профессию, кроме той, которой посвятили свою жизнь ее муж, дон Раймундо, и все четырнадцать сыновей и дочерей. Многих из них она уже пережила, но, как и десятки лет назад, не мыслит себе существования без работы.
- Только после смерти я перестану работать. И не потому, что надо иметь деньги - дети прокормят. Просто вся моя семья занималась этим, и сорок внуков моих не расстаются с глиной.
Иссохшие руки старушки мнут глину. Пять коричневых человечков - молодцов в широкополых сомбреро - уже лежат на столике, а шестой мелькает в ее твердых, огрубевших пальцах.
- Сын мой Онорато стал знаменитым, его знают в других странах, и много важных людей имеют с ним дело.
Взгляд сеньоры Пандуры отрывается от глиняного человечка, и тогда за очками с белой проволочной оправой оживают увеличенные стеклами темные глаза, и слеза начинает заволакивать ресницы. Это было самое радостное воспоминание и ее жизни. Онорато Пандуро в свое время поехал в канадский город Ванкувер, где принимал участие в конкурсе на лучший барельеф английской королевы Изабеллы, и вышел победителем. С тех пор он пошел в гору, его известность перешагнула границы Мексики.
Но счастливая судьба Онорато - редчайшее исключение. Для других умение искусно обрабатывать глину - это средство к существованию. С четырех-пяти лет детскими ручонками начинают почти бессознательно в подражание родителям лепить незатейливые глиняные безделушки. А потом это занятие превращается в промысел. Талант, если он есть, вынужден подчиняться требованиям трудных буден.
Лупе - пятнадцатилетняя девочка. Но она уже думает о будущем: ушла из дома в другую мастерскую, работает по найму за скудный заработок. И все это потому, что маленькая труженица хочет поскорее усвоить весь цикл изготовления рождественских фигурок - с круглыми личиками, пухленькими ручками и ореолом звездочек, висящих вокруг головы на блестящих медных проволоках, подобных тем, которые делал известный в Сан-Педро Тлакепаке мастер Ранхель Идальго.
В детские годы Лупе уже готовится к тому, чтобы иметь со временем «свое дело». А пока гроши, на которые можно прожить только впроголодь. И так все, от мала до велика: лишь бы свести концы с концами.
- Вот эту вазу я продал торговцу-посреднику за три доллара,- сказал мне один старик, указывая на огромное в пол человеческого роста изделие, многокрасочно расписанное лаками.- А он продает ее туристам в восемь раз дороже.
И сюда, в обитель мексиканских народных мастеров, живущих как бы в стороне от большого города, грубо вторгается власть денег.
Доктор Брисеньо, бывший в то время руководителем местного отделения Института культурных связей «СССР - Мексика», пригласил на бой петухов. Если коррида в Мексике процветает повсюду, то петушиные сражения устраиваются, можно сказать, полулегально. В большинстве штатов они официально запрещены, хотя власти и смотрят на их организацию сквозь пальцы. Все дело в том, что в отличие от корриды петушиные бои - это коммерческое предприятие, где, как на ипподроме, делаются ставки, и порой немалые. Отсюда и отношение к ним не как к зрелищу, а как к азартной игре.
Схватки пернатых бойцов обычно устраивают в дни ярмарок. Гальеро - владелец боевых петухов - доподлинно знает, где, когда, на каких условиях предстоит сражаться его питомцам, и тщательно готовится к важному событию. В этот период отношение к петуху совершенно особое. И так с ним бывает много хлопот, а накануне боя его опекают, чуть ли не как профессионального боксера перед выходом на ринг.
На ярмарку гальеро приезжает заблаговременно: петуху необходимо акклиматизироваться. Он снимает в аренду дом с просторным двором, чтобы петух мог свободно прогуливаться и разминаться перед решающим сражением. Его кормят только моченой кукурузой, дают пить воду, привычную для него, и вообще создают обстановку, близкую к той, в которой он рос и набирался сил для единственной смертельной схватки в его жизни.
Мы вошли в зал незадолго до начала первого боя, когда публика почти полностью заполнила круглые, как в цирке, ряды, окружающие амфитеатром небольшую круглую площадку, посыпанную песком. Уже беглый взгляд вокруг открывал присутствие самой разношерстной публики: рядом с элегантной дамой в легком розовом платье сидел человек крестьянского вида в посеревших от пыли белых полотняных штанах и рубахе, замшевые куртки шоколадного цвета, грязно-синие наряды а-ля Техас, костюмы с галстуками и просто открытые майки,- все это перемешивалось здесь в слабо освещенной чаше зала, напоминавшего уменьшенную крытую арену для боя быков.
Среди всего этого люда нетрудно было заметить и профессиональных игроков: они сидели попарно или группами, нервно курили и, перебрасываясь изредка короткими фразами, смотрели на арену, куда вот-вот должны были выйти два пернатых воина.
Как и коррида, бой петухов проходит по строго утвержденному ритуалу. За столом, покрытым красным сукном, сидит судья, непререкаемый арбитр, определяющий исход схватки; около него весы для взвешивания петухов и небольшой колокол, которым он призывает к порядку разбушевавшуюся публику. Пасторес - пастухи - по разные стороны арены за барьерами совершают последний променаж своих подопечных. Существует железный закон: петуха запрещается показывать до самого начала боя, так что его владелец не знает, кто будет соперником его пернатого бойца.
Но вот между рядов появляются прегонерос - те, кто с блокнотиками в руках ведет учет поступающим предложениям. Зал приходит в движение и наполняется гвалтом и гомоном. Кричат: «Кто хочет по шесть?», «Даю по семь!». «Восемь к десяти!»... Одни ставят на петуха с красной повязкой, другие на его противника. Шансы выигрыша пятьдесят процентов на пятьдесят. Если в лотерее надо угадать один номер из многих тысяч, если на ипподроме все-таки возможность выигрыша что-нибудь один к десяти, то здесь требуется только определить, какой из петухов одержит верх. И это обстоятельство придает огромный азарт игре.
У профессиональных игроков горящие глаза и сухие губы. Они то и дело пьют разносимые в изобилии прохладительные напитки и с исступленным напряжением следят за поединком петухов.
А на арене уже появились первые капли крови. Петухи дерутся насмерть. На какое-то мгновение они расходятся, опускают полураспущенные крылья и кидаются в лобовую атаку. Бьют клювом и шпорами-ножами, острыми, как бритва. Минута ожесточенной драки - и противники снова расходятся, чтобы прийти в себя и потом снова вцепиться друг в друга с необъяснимой и жестокой яростью.
И вот один петух не выдержал натиска, упал на бок и не движется. Зал замер в могильной тишине: «Поднимется или нет?» Судья встает, чтобы определить исход поединка. Но в это время петух сначала легко шевелится, а затем вскакивает, словно боксер, которому угрожает последняя десятая цифра в счете арбитра. И снова бросается в бой.
Публика разражается ревом. И так до тех пор, пока один из пернатых бойцов не останется замертво лежать на арене.
Доктор Брисеньо спрашивает: «Ну, как понравилось?» Что сказать ему? Любопытно. Но какой-то неприятный осадок остается от этой жестокой игры. Дело даже не в жалости к петухам, а в некоторой неприязни к тем, кто избрал такой способ применения своим азартным страстям.
Мне показали человека, который в одном петушином бою проиграл сумму, равную по тем временам почти полугодовому заработку рабочего. Он же совсем не волновался. «Это крупный местный торгаш,- сказал мне Брисеньо,- и таких здесь много».
Когда за полночь мы возвращались домой, у стены церкви в центре Гвадалахары увидели длинную очередь людей, расположившихся на ночлег. Многие уже стоят не первую ночь в надежде получить какую-нибудь работу... в Соединенных Штатах.
«А те проигрывают тысячи...» - с горечью сказал доктор.
Я хотел его расспросить о судьбе этих обездоленных, не имеющих работы крестьян, но мне показалось, что он не хочет об этом говорить. Видимо, ему было очень больно за этих, и слишком горяча была ненависть к тем.
