Путь, ведущий исследователя в космос через ритмы биосферы и глубинные тайны нашей планеты, заманчив и увлекателен. И все же изучение прошлого без попытки ощутить - хотя бы в малой степени - его создателей, мне представляется неэтичным. Потому что человек...
Что же мы знаем об этом человеке? Даты. Вехи событий. Вещи. Холодные угли очагов, оставленных в тысячелетиях. Борьба за жизнь с природой, с холодом, тьмой, голодом. Со стихиями. С самим собой... Нет, как раз последнего мы не знаем. Только догадываемся, перенося на того человека свои ощущения. А каковы были его собственные? Европеец мог стать индейцем, как показал это своей жизнью Дж. Теннер, но только в том, что касается быта, привычек, языка, сноровки. Он вырос в этой среде, привык к ней, не хотел долгое время ее покидать, но между ним и индейцами, в конечном счете, всегда оказывалась пропасть в сознании: одна и та же картина мира истолковывалась каждой стороной по-разному.
Как ни пытались обманывать себя многие этнографы, жившие среди примитивных племен, всякий раз, когда возникали напряженные ситуации, они вынуждены были отмечать, что основной барьер в сознании никогда не исчезал, а лишь отодвигался - в зависимости от личных отношений между исследователем и исследуемыми. Каждый случай можно было объяснить; каждый поступок находил свое оправдание. Но в целом система поведения, попытки воздействия на окружающую среду и собеседника оказывались за пределами чужого сознания.
Исследователь прошлого находится в худшем положении, чем этнограф. Тот может вести перекрестный опрос, сопоставлять ответы, дополнять их тем, что видел и слышал раньше, составляя по возможности полную картину исследуемого. В руках археолога всего лишь случайные, разрозненные предметы, одновременность которых он только предполагает, но их действительное место в жизни исчезнувшего общества никто не может указать с достоверностью. Порою он не знает, что именно держит в руках: часть ли целого или нечто самостоятельное. Догадки об истинном назначении редких произведений доисторического искусства оказываются не более чем игрой логических посылок, остроумных, интересных, но вряд ли имеющих много общего с тем, что вкладывали в эти произведения их создатели.
Что знаем мы, к примеру, о кремневых фигурках, встречающихся иногда в раскопках неолитических стойбищ? Похожие на них изделия из кремня и обсидиана археологи находят при раскопках в Мексике. И те и другие остаются для нас загадкой - не всегда даже ясно, что именно каждая из фигурок изображает. В равной мере они могли быть амулетами, украшениями, знаками собственности, изображениями тотема.
А каково действительное назначение тех маленьких костяных скульптур, так реалистично передающих головки птиц: уток, гусей, глухарей, рябчиков - и животных: медведя, куницы, волка, - которые могли пришивать на одежду или подвешивать к ожерелью? Отличаются ли они своим смыслом и назначением от кремневых фигурок или нет? С равной степенью вероятности можно думать, что они отражают какие-то религиозные представления древних охотников и что к этим представлениям никакого отношения не имеют.
Они - вне нашего опыта, вне нашей системы мышления, точно так же как великолепные наскальные рисунки, оставленные первобытными художниками везде, где оказывались перед ними плоскости каменных стен,- на севере Скандинавии, в Карелии, Италии и Испании, в подземельях европейских палеолитических пещер, на Урале, в Забайкалье, Центральной Азии, горах Кавказа, в Сахаре и в Южной Америке. Святилища это или картинные галереи прошлого? Имеем ли мы здесь дело с первобытной магией, или перед нами «чистое» искусство, потребность в котором поднимается из сокровенных глубин впечатлительной души любого настоящего художника, точно так же как песня рвется с языка поэта? На эти вопросы нет и, по-видимому, не может быть окончательного ответа.
Вероятнее всего„в первобытном искусстве слито все воедино, поскольку реальное для первобытного сознания оказывается только одной из сторон нереального, а сверхъестественное - одним из аспектов естественного, открывающееся лишь для малого числа избранных.
Как реставратор восстанавливает - исходя из опыта, основываясь на размышлениях, по догадке - недостающие части древней скульптуры, точно так же и первобытный человек, обнаруживая разрыв причинно-следственной связи, восполнял его, обращаясь к миру невидимых сил. Он действовал на основании опыта, полученного им непосредственно и переданного в долгой чреде поколений, и если в картине мира оказывались выпады, пустоты, то он восстанавливал их по своему разумению.
Вот почему понятие «святилища» оказывается еще одной условностью, которую мы вносим в собственное понимание прошлого, Подобно тому как охотничья территория не имеет сколько-нибудь определенных границ, межевых знаков, точно так и пространство, на котором происходила в прошлом встреча человека с невидимыми обитателями, в отличие от храмов поздних эпох, очерчивалось весьма приблизительно.
Если человек не засиживался на одном месте, свободно странствуя по просторам земли за своей добычей, то с какой стати сидеть на одном камне богам? Сами охотники, древние боги не требовали от людей обильных жертв. Им нужно было уважение, выполнение установленных ими правил поведения на охоте, в быту, на войне, и за это они помогали человеку...
Не потому ли мы находим на каменных полотнах, наряду со священными изображениями, множество других: сцены военных столкновений, изображения зверей, птиц, рыбной ловли, охоты, земледелия, морского промысла? Они наслаиваются друг на друга потому, что образуют не «иконостас», как можно было бы представить по аналогии с современными религиями, а всего лишь разовое, единовременное приношение божеству - все равно, просьбу или благодарность за исполненное.
Как общение с потусторонним миром было одновременно реальным и символическим, так и реальная жертва могла быть заменена ее изображением, символом.
Одна из самых интересных попыток проникнуть в смысл неолитических наскальных изображений, петроглифов, была сделана советским этнографом К. Д. Лаушкиным два десятилетия тому назад. Последователь В. И. Равдоникаса, К. Д. Лаушкин попытался «прочитать» ряд наскальных изображений на восточном берегу Онежского озера. Здесь, на каменистых мысах, отшлифованных волнами и ледником, неподалеку от устья Черной речки, более ста лет назад было открыто множество выбитых в камне изображений. Лебеди, утки, гуси перемежались изображениями человеческих фигурок, лосей, оленей, рыб, змей, волков и лисиц. Вместе с ними были и малопонятные знаки - диски и серпы с отходящими двумя лучами,- в которых одни исследователи видели изображения капканов, а другие - изображения луны и солнца.
Основываясь именно на этих изображениях и присутствии рядом с ними фигур лосей, согласно верованиям северных охотничьих народов, связанных с солнцем, может быть, потому, что вместе с солнцем лоси возвращаются из своих зимних путешествий, К. Д. Лаушкин поддержал мнение В. И. Равдоникаса, что все это - огромное естественное святилище, в которое входят и скалы, и озеро, и лес на прибрежных холмах, и ручьи, впадающие в озеро.
Анализ изображений и их положения на местности, доказательства связи петроглифов со знаменитым неолитическим Оленеостровским могильником на Онежском озере, примеры аналогичных религиозных ситуаций были выполнены ученым тонко и убедительно. Но на этом Лаушкин не остановился. Опираясь на археологический материал, составив цепь логических посылок, исследователь предположил, что саамы были прямыми потомками древнейших обитателей этих мест. В его распоряжении были другие факты, чем те, что использовал я, но, работая на разном материале, мы пришли к одному выводу. Согласно документам, в 14 веке, когда к югу от Бесова Носа был основан Муромский монастырь, и в более позднее время, вплоть до конца 18 века, саамы, или, как их называли тогда, лопари, временами появлялись со своими оленями в этих местах. Они приходили к наскальным рисункам, поклонялись им и приносили им жертвы. Это позволяло надеяться, что в легендах и сказаниях саамов могли сохраняться отголоски мифов глубокой древности, в том числе связанные с изображениями на скалах.
Сходные сюжеты нашлись. И не только в саамских сказках. Они оказались и в рунах карело-финского эпоса «Калевалы», вобравшего в себя, по-видимому, очень древние мифы, слагавшиеся в этих краях.
Казалось бы, чего еще желать? Пусть только десяток рисунков из нескольких сотен обрело смысл, но сделан первый шаг, за которым должен последовать второй и третий... Но путь науки более тернист и сложен, чем можно предположить. Подробно о работе К. Д. Лаушкина я рассказал в книге «Цветок папоротника» - о подходах, идеях, открытых сюжетах. Здесь же я вспомнил о нем только в качестве примера, показывающего, как блестящий талант исследователя, соединившего цепью хитроумных логических доказательств прошлое с настоящим, ставшего, казалось бы, уже на порог разгадки, оказывается все же бессилен реконструировать сознание человека тех далеких времен. Не в том дело, что построения Лаушкина смогли охватить лишь малую часть онежских петроглифов. Сам анализ основывался на частностях - чрезвычайно любопытных, по-видимому, очень верных,- но вывод так и не стал новым инструментом науки, открывающим дверь в новую область знания или хотя бы указывающим к ней путь.
Искусство прошлого сложно для нашего восприятия, потому что оно всеобъемлюще.
Растирая и нанося на камень краску, выбивая или вышлифовывая в скале контуры изображения, первобытный художник вкладывал в него не только свой талант, но и свои представления о мире, свои знания. В определенном смысле искусство выполняло функции науки. Легко предположить, что охотник должен знать расположение внутренних органов зверя или человека. Наскальные изображения так называемого «рентгеновского стиля», где в контуре тела животного обозначены наиболее важные органы и показана их взаимосвязь, убеждают нас, что художник не только хорошо знал анатомию„но разбирался и в их физиологических функциях.
Почти столь же мало известно нам и о медицине древних. Исследования палеопатологов ограничены, как правило, заболеваниями, которые оставляют свои следы на костной ткани, деформируют кость, разрушая ее или меняя ее структуру. Такие признаки, позволяя восстановить в общих чертах течение болезни„ничего не говорят о применявшихся в прошлом лекарственных средствах. Скорее, они указывают на «моральное здоровье» общества, принимавшего на себя заботу о больном или нетрудоспособном члене.
Действительным показателем высокого лекарского искусства служат редкие находки костей с переломами, иногда с неизвлеченными обломками оружия. Такие случаи приводит известный палеопатолог Д. Г. Рохлин в книге «Болезни древних людей» - фотографии и рентгенограммы позвонков, пяточной кости, в которых остались кремневые наконечники стрел. В отличие от других подобных случаев, заканчивавшихся смертельным исходом, человек оставался жив. Доказательством является наросшая вокруг постороннего предмета костная мозоль. Другим свидетельством успешного хирургического врачевания могут служить черепа со следами прижизненной трепанации, иногда неоднократной. Подобные находки известны с эпохи мезолита, встречаются в неолите и особенно часты в эпоху бронзы. Операция производилась путем высверливания или выскабливания кости черепа, после чего пациенты жили по многу лет, что видно по зарастанию краев отверстий.
Еще недавно подобные операции в Средней Азии не считались слишком сложными. Как рассказывал мне Г. В. Шацкий, зоотехник и исследователь наскальных изображений домашних животных, такие трепанации, производившиеся самыми простыми средствами, он неоднократно наблюдал в 20-х годах в цирюльнях самаркандского базара!
Попытки извлечь из прошлого знания древнего человека об окружающем мире делались неоднократно, по большей части в области счета. Однако в последние годы возникла новая отрасль науки, которую ее основоположники астрономы и астрофизики Дж. Хокинс и Ф. Хойл определили как астроархеологию. Она возникла из попыток понять сложные мегалитические сооружения, сохранившиеся до наших дней в Англии, Шотландии, Ирландии, Бретани, на Иберийском полуострове, в Южной Америке на плоскогорьях Анд, в Центральной Америке. Во всех этих местах археолог находит остатки сооружений, требовавших для своей постройки слаженного труда многих тысяч людей в течение достаточно продолжительного времени.
В районах древних цивилизаций, в первую очередь в Центральной Америке, появление грандиозных храмов не вызывает недоумения. Гораздо загадочнее представлялись такие сооружения в Европе - поля, уставленные вертикально стоящими каменными обелисками, образующими строгие ряды, кольца, спирали, аллеи. Иногда, как, например, в знаменитом Стоунхендже (Англия), из многотонных блоков был выстроен целый комплекс, связанный остатками древних дорог с другими каменными комплексами на равнине. В Южной Америке, в Андах, на высоте нескольких тысяч метров над уровнем моря, невидимые с земли и открывающиеся взору только с птичьего полета, выложены из камней и «прочищены» в почве идеально прямые полосы, похожие на современные посадочно-взлетные полосы аэродромов, а также изображения животных.
В каждом случае перед археологами представали явления, необъяснимые из прежнего опыта и, по первому впечатлению, не имевшие ничего общего друг с другом. Мегалитические сооружения Англии и Франции воспринимались большинством археологов по традиции как храмы или погребальные сооружения кельтов. Однако наука очень рано внесла свои коррективы в такие представления. Раскопки установили, что ни в Стоунхендже, ни в Бретани погребений, как таковых, нет, а сами постройки относятся к началу бронзового века.
Теперь, с появлением радиоуглеродного анализа, известно точное время строительства всех этих сооружений - с 2200 по 1700 год до нашей эры.
Археологи могли бы еще долго ломать головы над загадкой каменных исполинов, если бы геометрически правильными фигурами построек не заинтересовались сначала математики, а потом астрономы. Результат их вычислений был ошеломителен. Получилось, что не только в Старом Свете, но практически во всем мире в конце 3 и начале 2 тысячелетия до нашей эры получила распространение и достигла высочайшего уровня развития своеобразная «астрокультура», люди которой занимались многолетними наблюдениями восходов и заходов над линией горизонта Солнца, планет Солнечной системы и ряда звезд. Зачем? Неизвестно. Более того, расположение мегалитических памятников в Европе и возможность с их помощью вычислений значительно более точных, чем вычисления средневековых астрономов и математиков, которые могли только мечтать о подобных обсерваториях, показывают, что все они служат звеньями одной наблюдательной системы, назначение которой принадлежит к числу величайших научных загадок. Их частота и целесообразность расположения не уступает современной системе наблюдательных станций Международной астро- и метеослужбы, а простота и точность вычислений вызывают уважение к уму их создателей.
Я не стану описывать эти памятники и рассказывать об их исследовании. Большая часть из вас уже видела их в великолепном видовом фильме «Воспоминание о будущем» и может подробно прочесть о них в книгах Дж. Хокинса «Кроме Стоунхенджа» и Дж. Вуда «Солнце, Луна и древние камни», недавно переведенных на русский язык. Никакой пересказ первоисточника не сможет сравниться с ним самим, хотя бы потому, что в нем отразилась и авторская индивидуальность, и та непосредственность восприятия этих великих памятников человеческой мысли и духа, которые будят наше воображение и наши надежды.
Эти открытия заставляют каждого исследователя задуматься о многом. Например, разве случайность, что создание мегалитических обсерваторий и последующее их запустение приходится как раз на очередную трансгрессивную фазу 1800 - 1900-летнего ритма? Как мы знаем теперь, это время совпадает с наибольшим приближением к Земле Луны и Солнца, с наиболее сильными возмущениями в земной и солнечной оболочках, но что во всем этом могло заинтересовать энеолитических обитателей Средней и Северной Европы - нам неизвестно. Между тем они не только не останавливались перед таким поистине титаническим трудом, но дважды еще дополняли и усовершенствовали Стоунхендж на протяжении трехсот лет.
Развалины Стоунхенджа (Англия).
Стоунхендж. Современная конструкция.
Мегалитические обсерватории, как можно судить, были построены на территории разных археологических культур. Следовательно, между ними была не только постоянная связь, но и постоянная координация действий. Между тем обитатели Британских островов и континентальной Европы того периода по уровню своего хозяйства и материальной культуры могут быть сопоставимы с нашими фатьяновцами и рядом родственных культур, входящих в мегакультуру «боевых топоров». Время существования тех и других совпадает. Были ли фатьяновцы астрономами? Связаны ли были они с астрономическими центрами Атлантики и Европы? Вели ли такие же наблюдения за восходом и заходом Солнца для определения равноденствий и противостояний со своих могильников, расположенных - быть может, не случайно? - на высоких холмах Русской равнины? Вряд ли мы сможем найти какие-либо остатки их обсерваторий, даже если такие и были в прошлом. Здесь нет скал, а валуны, разбросанные в изобилии ледником на просторах Владимирского Ополья, на холмах Ярославской области, вокруг того же Плещеева озера, в историческое время при распашке старательно убраны с полей, свезены под фундаменты христианских храмов, монастырских башен и крепостных стен. И все же не случайно именно с фатьяновцами связывают археологи обращение человека к небу и звездам.
Уже в глубинах тысячелетий Дальний Космос звал к себе человека...
