Торфяные болота Европы были по достоинству оценены археологами, когда первобытная археология как наука еще только зарождалась. Мокрая, лишенная кислорода губка торфа надежно консервировала остатки поселений и погребения древнего человека, сохраняла ткани тела, одежду из льна и шерсти, мощенные деревом дороги, плуги, повозки, лодки и множество других предметов, которые в земле обычно пропадают. Подобно тому как свайные поселения создали всемирную известность швейцарским озерам, точно так же остатки бронзового века прославили торфяники Дании и Южной Швеции. Но вскоре оказалось, что озерные и болотные свайные поселения принадлежат не одной Европе.
Первые остатки свайных поселений в России были обнаружены в конце прошлого века в уральских торфяниках, Шигирском и Горбуновском, на дне которых лежали золотоносные пески.
Здесь были открыты настилы из бревен, остатки жилищ, множество предметов из дерева - посуда, весла, лыжи, идолы, лук и стрелы, деревянные части мотыг и топоров. Все это можно видеть сейчас в Историческом музее. Уже в нашем веке сходные болотные поселения были найдены в Прибалтике, под Москвою около села Льялово, в Вологодской области на реке Модлоне. Иногда появлялись сведения, что на том или ином болоте при добыче торфа рабочие наткнулись на деревянный настил, собрали каменные и костяные орудия, иногда черепки. Все это узнавалось от случая к случаю и особенного энтузиазма у археологов не вызывало.
И сами археологи, и наука внутренне были еще не готовы к этим открытиям. Выход на торфяники требовал от исследователей не просто новой методики раскопок. Интуитивно каждый из археологов понимал, что к остаткам свайных поселений необходим психологически иной подход, чем к остаткам сезонных стойбищ на дюнах и на берегах озер. Собственно раскопки в их традиционном проявлении отступали на второй план перед исследованиями другого порядка - древесины, растительных остатков, плодов и семян, пыльцы, био- и радиохимическими анализами, палеонтологическими и дендрохронологическими исследованиями.
Случайно обнаруженное на Берендеевском болоте свайное поселение было первым среди многих других, вскоре открытых за ним. Оно заставило стронуться с места научную мысль, но само испытало все горести, которые неизбежно выпадают на долю «первого» - славу, разрушение и последующее забвение. И все же решающий шаг был сделан.
От поселения берендеевцев, как я буду называть памятник, получивший в науке имя Берендеево 1, когда я впервые о нем услышал, осталось уже немного. Торфоуборочные машины резали его все лето. Только множество свай, заполнивших этот участок торфяного поля, и сам культурный слой, спрессованный из песка, мелкой гальки, керамики и каменных орудий,- все, что оставил после себя человек и что по мере сил сдерживало напор фрезерных барабанов,- позволило этой.части на какое-то время сохраниться.
Как я писал в книге «Распахнутая земля», поселение берендеевцев погибло до раскопок в результате печального стечения обстоятельств.
Планировавшиеся на следующее лето всесторонние исследования не состоялись, но кое-что сделать все-таки удалось во время первого обследования, в котором приняли участие В. В. Чердынцев, возглавлявший тогда Лабораторию абсолютного возраста Геологического института, Г. Ф. Дебец, один из ведущих советских антропологов, и ряд сотрудников Института географии Академии наук СССР. В результате удалось не только собрать археологический материал, но составить несколько пыльцевых диаграмм, провести ряд палеогеографических исследований и получить радиоуглеродные даты для торфа, деревянных свай и бересты, в которую был завернут один из умерших берендеевцев.
Открытие поселения берендеевцев решало сразу несколько задач, не только теоретических, но сугубо практических. В руках археологов впервые в «чистом» виде оказался комплекс, состоящий из каменных и костяных орудий и сопровождающей их керамики, своего рода «эталон» культуры, по которому она и получила название «берендеевской».
Берендеевцы жили в лесу, жили ресурсами леса, как то показали кости сухопутной, боровой и водоплавающей дичи, собранные на месте поселений, с определенным почтением относились к медведю, череп которого я нашел в специальной ямке рядом с одним из погребенных возле угла жилого настила, и, по-видимому, активно занимались рыболовством. С точки зрения реальной экологии, они были достаточно серьезными конкурентами предшествующих обитателей этих мест, изготовлявших сосуды с ямочно-гребенчатым орнаментом.
В отличие от кочующих охотников, берендеевцы жили оседло, целенаправленно используя ресурсы окружающей среды. В слое Берендеево 1 лежали кости лесных животных, боровой и водоплавающей дичи, скорлупа орехов, косточки малины, земляники, костяники, смородины и многих других ягод, прошедших через желудок обитавших здесь людей.
И слои берендеевских черепков на местах сезонных стойбищ неолитических охотников, мне кажется, служат самым надежным доказательством того, что они потеснили своих предшественников на север, так же как племена, вторгавшиеся в Карелию и Финляндию, вытеснили в тундру охотников на северного оленя, изготовлявших орудия из кварца.
Было это вытеснение насильственным или к приходу берендеевцев эти охотничьи территории оказались свободны? Такая возможность тоже не исключена. Появление берендеевцев совпало с максимальным продвижением широколиственных лесов на север, к Белому морю и Полярному кругу, что могло вызвать сдвиг не столько климатических, сколько экологических зон. Кроме того, в ряде случаев над слоями с берендеевской керамикой на речных террасах лежат, как мы знаем, обломки сосудов с поздним ямочно-гребенчатым орнаментом, что свидетельствует о возвращении на «пепелища» потомков прежних обитателей этих мест.
Берендеевский комплекс, датированный по пыльцевым спектрам и радиоугольным анализам, оказывался тем эталоном, с помощью которого можно было выполнить две задачи. Во-первых, попытаться определить время каждого берендеевского комплекса на других стойбищах и поселениях, установив их общую хронологическую последовательность; во-вторых, опираясь на эти же берендеевские слои по принципу «раньше - позже», разобраться в наслоениях других археологических культур.
Как показывал радиоуглеродный анализ, слой поселения на Берендеевском болоте отложился между 2340 и 2300 годом до нашей эры. То было время наибольшего иссушения болота, окружавшего зарастающее озеро, и, стало быть, именно в этих пределах следовало датировать берендеевскую керамику, залегавшую на первой террасе Вексы и в пойме Плещеева озера.
На Польце берендеевскую керамику перекрывал слой с такими же черепками, как на Рождественском острове у Ростова Великого, датированными серединой 2 тысячелетия до нашей эры.
Следовательно, между двумя этими датами оказывался разрыв в 700 - 800 лет, во время которого должно было произойти поднятие уровня Вексы и смыв всех культурных напластований с первой террасы. В это время человек селился на второй террасе, занимая наиболее высокие точки на берегу.
Наоборот, жилища волосовцев оказывались старше 2340 года до нашей эры, поскольку они были перекрыты слоем берендеевской керамики. Когда волосовцы пришли на эти берега, уровень Плещеева озера и Вексы был значительно ниже современного...
На этом дело не кончилось. Вскоре появилась дата и для ямочно-гребенчатого комплекса на второй террасе Вексы. Именно такой комплекс - ранний, с большим количеством ножевидных пластин - нашла В. М. Раушенбах на стоянке Заречье, где он был датирован по радиоуглероду 3720 годом до нашей эры. Поскольку на Польце этот комплекс занимал ту же позицию, что и перекрывающий его энеолитический, можно было думать, что уровень Вексы поднимался не только в конце 3, но и в начале 4 тысячелетия до нашей эры...
Начало было многообещающим, но дальше, как часто бывает, дело застопорилось. В моих руках было три категории фактов, которые, вопреки очевидности, никак не хотели согласовываться друг с другом.
Как я писал выше, на местах сезонных стойбищ, как правило, лежали комплексы нескольких археологических культур, часто перемешанные друг с другом. Чтобы каждый раз не перечислять их названия, достаточно каждую из них обозначить буквами алфавита - А, Б, В, Г, Д и так далее,- подобно тому как это делают математики, заменяя знаками и символами реальные предметы и явления. В данном случае буква А может обозначать комплекс позднего мезолита, Б - ранний комплекс
ямочно-гребенчатой керамики, В - волосовцев с балтийским янтарем (волосово 1), Г - ямочно-гребенчатый комплекс среднего этапа, Д - берендеевский комплекс, Е - комплекс энеолитических культур, Ж - комплекс типа Рождественского острова (волосово 2), 3 - комплексы культур эпохи бронзы (фатьяновскую, поздняковскую, абашевскую), И - комплекс ложнотекстильной керамики, и так далее. Пользуясь подобными обозначениями, мы можем в краткой формуле представить структуру (содержание и последовательность) каждого памятника для соответствующего района, в данном случае для окрестностей Плещеева озера и озера Неро.
Тогда стоянке на Рождественском острове будет соответствовать формула ЖИ, стоянке Теремки в пойме Плещеева озера - ДЖИ, Плещеево 1 - АЕ, Плещеево 2 - АД, Плещеево 3 - ГИ, Плещеево 4 - ГЖ, первой террасе Вексы на Польце - ВДЗИ, второй террасе Вексы на Польце - АБЕ, и так далее.
Как можно видеть, в ряде случаев не только последовательность, но и набор комплексов повторяется, а вместе с тем повторяются и хронологические разрывы между ними. Больше того, такое дублирование оказывается связано с положением памятника относительно уровня близлежащего водоема. Стойбища, залегающие в мокрой пойме реки или озера, содержат комплексы, схожие с «набором» Рождественского острова или первой террасы Вексы на Польце (Теремки, Плещеево 3 и 4), тогда как памятники, лежащие на песчаной гряде древнего берега, сопоставимы с комплексами второй террасы Вексы на Польце (Плещеево 1 и 2). В ряде случаев можно видеть, что обе эти категории как бы дополняют друг друга хронологически: на песчаных дюнах второй террасы лежат комплексы, заполняющие хронологические разрывы между комплексами болотистой поймы и первой террасы.
Казалось бы, чтобы сделать следующий шаг и понять открывающуюся закономерность, против каждого комплекса археологической культуры достаточно проставить его дату, полученную с помощью пыльцевого, радиоуглеродного или других имеющихся методов. Но не тут-то было! Во-первых, каждая из культур существовала достаточно долго во времени, так что многие из них на определенных временных отрезках оказываются сосуществующими. Во-вторых - и это было самым неожиданным, - новые радиоуглеродные даты не проясняли загадку, а вносили еще большую путаницу, потому что расходились с традиционно принятыми датировками...
Где-то была ошибка, которую я не мог уловить. Отказаться следовало или от традиционного взгляда на хронологию и последовательность культур, или от только что полученных и дважды проверенных датировок. Первый путь представлялся наиболее верным, но, приняв его, следовало не просто принять новые даты, а их обосновать, дав новый пересчет событий. Тогда на это я был не способен. И на всю эту «двойную» хронологию махнул рукой: пусть вылежится!..
В подобной ситуации возникает тот внутренний конфликт, от решения которого часто зависит судьба самого исследователя. Путь науки гораздо драматичнее, чем это обычно представляют. Но главный драматизм - не внешний. Это не драматизм ситуаций, не драматизм взаимоотношений, не драматизм симпатий и антипатий, не драматизм принципиальности решения, хотя все это есть и проявляется с достаточно сокрушительной силой как в никакой другой области. Основной конфликт лежит в сознании самого исследователя, порождаемый несоответствием наличных сил тем целям и проблемам, которые встают перед ним. В такие моменты проверяется ум, опыт, интуиция, способность мгновенно оценить ситуацию и принять решение. При этом порой требуется незаурядное мужество, чтобы найти силы перечеркнуть все сделанное тобою ранее и снова начать с нуля, признав свои прежние убеждения и выводы - ошибкой.
Качествами этими я обладал, по-видимому, далеко не в достаточной мере: «вылеживание» затянулось почти на десять лет, и зря - уже тогда у меня были практически все данные, чтобы построить динамическую модель Плещеева озера почти для всего периода голоцена.
«Ключом» к ней был погребенный торфяник между Переславлем и городской водокачкой.
...Лето последних раскопок на Плещеевом озере тускнело и выдыхалось, когда в экспедицию приехал Виктор Викторович Чердынцев - как всегда колкий и деликатный; ироничный и доброжелательный.
Чердынцев интересовался всем глубоко и обстоятельно, чтобы не просто выслушивать мнение специалиста, но и обсудить его. Главным направлением его работ была ядерная геохимия. Уже после его смерти, готовя послесловие к его последней книге, открывающей новую область науки - ядерную вулканологию, я обнаружил отзывы о работах В. В. Чердынцева зарубежных геохимиков, почетных членов Академии наук СССР, в которых те давали им самую высокую оценку. В письме на имя президента Академии наук СССР академика М. В. Келдыша академик Г. Зюсс из США указывал, что, по его мнению, Чердынцев «не только выдающийся ученый Советского Союза, но и лидер в области ядерной геологии в мировой науке», а многие работы, ведущиеся в настоящее время в США, «являются прямым развитием и продолжением работ Чердынцева». Действительно, перечислить все открытия В. В. Чердынцева трудно, и среди них открытие сохранившегося в природе трансуранового изотопа, по-видимому 108-го элемента таблицы Д. И. Менделеева, поискам и обнаружению которого ученый отдал более тридцати лет жизни, будет одним из самых ярких, но не самым главным.
Чердынцев любил Переславль, его зеленые валы, тенистую Рыбачью слободу, Ярлину гору, озеро, чистое и просторное. Все это было для него зримым и осязаемым воплощением русской истории, которую он хорошо знал и остро чувствовал. Теперь к этому прибавились леса и болота Залесья, песчаные валы вокруг озера с остатками неолитических стойбищ, откуда вместе со мной он выбирал угольки для определения возраста археологических комплексов по методу, в значительной мере созданному и разработанному им самим.
В научном содружестве геохимии и археологии заключался большой смысл. Работая бок о бок с представителями разных областей науки, всякий раз я убеждался, что результат оказывается много большим, чем когда каждый занимается только своим делом. Конечно, археологу не обязательно представлять, как именно происходит освобождение и подсчет сохранившихся ядер радиоактивного изотопа, но он должен точно знать, какие причины могут оказать влияние на взятый им образец, «загрязняя» его, и как можно такого загрязнения избежать. Еще важнее подобное сотрудничество для геохимика. Контролируя изъятие образца из грунта, он видит условия, в которых тот сохранился, а объяснения, гипотезы и размышления археолога о прошлом - особенностях той или иной археологической культуры, залегании слоев данного памятника, его связи с рельефом, колебаниями уровня вод - позволяют геохимику предугадать возможные изменения в образце под действием внешних причин.
В те дни мы работали на нескольких памятниках сразу: один раскоп был закончен, но не засыпан, другой приходил к концу, третий только начат. Все вместе это давало возможность в течение нескольких часов увидеть структуру разных памятников, условия залегания разных культурных слоев, их характер, содержание. Солнечная, сухая погода благоприятствовала нашим начинаниям. Объезжая озеро, мы могли осмотреть каждое обнажение, раскопанные и нераскопанные поселения, обсудить наиболее вероятные варианты объяснений встававших загадок. Так мы добрались до городской водокачки. И здесь нас ждала удивительная удача.
От старой водокачки, стоявшей под обрывами коренного берега, к городу тянули новые трубы. Глубокая канава, вырытая для этой цели, в большей части была уже засыпана и лишь на одном участке открывалась во всю свою глубину. На ее дне, почти под трехметровым слоем глины, чернела полоса погребенного торфа, отложившегося некогда в одном из древних заливов Плещеева озера.
Возникнуть торфяник мог только в одном случае: если озеро обмелело, сократилось и залив оказался отрезан песчаной косой.
Я покривил бы душой, сказав, что находка этого торфяника была для меня неожиданностью. О его существовании я догадывался давно, первым таким сигналом был превосходный костяной гарпун, хранившийся в Переславском краеведческом музее. Гарпун нашел С. Е. Елховский в конце двадцатых годов, поблизости от водокачки, когда канавами осушали болотистый луг. Так хорошо сохраниться гарпун мог только в торфе, а его форма заставляла подозревать древность большую, чем тех костяных орудий, которые мне попадались вместе с неолитическими черепками. В открытой нам части торфяника никаких следов древнего поселения не было - их следовало искать ближе к озеру, под песками первой озерной террасы. Но дату этого поселения узнать мы могли, определив возраст пней, оставшихся здесь от выросшего на болоте леса, когда уровень озера был еще ниже, чем сейчас.
Радиоуглеродный анализ одного из пней показал, что дерево росло на этом месте 8500 лет назад. Это означало, что снижение уровня озера происходило в первой половине 7 тысячелетия до нашей эры, то есть в эпоху мезолита, и поселение древнего человека, заключенное в этих слоях торфа, как я и предполагал, должно относиться к мезолитическому времени и лежать на уровне современной поверхности озера.
Деревянная фигурка лосихи из Горбуновского торфяника.
Потребовалось несколько лет, прежде чем я осознал, какой взрывчатой силой обладает этот факт. До самого последнего времени стоянки энохи мезолита находили только высоко над водой - на тех же местах, где лежат самые высокие неолитические стойбища, или еще выше. Как правило, на уровне неолитических стойбищ лежали слои позднего мезолита, а выше - самые ранние. Между теми и другими был разрыв в несколько тысяч лет, зияние, пустота, как будто бы в этот промежуток человека и не было. Вот почему археологи были в недоумении, где же следует искать стойбища промежуточного времени в нашей средней полосе России.
Теперь ответ напрашивался сам: внизу, у самой воды.
Среди археологов и палеогеографов такая дата, связанная с мезолитической стоянкой, вызвала недоверие. Высказывали предположение об ошибках, загрязнении образца современными радиоактивными осадками, винили почвенные воды, нарушившие геохимический баланс... Но прошло всего несколько лет, и для двух безусловных мезолитических комплексов - на Берендеевом и на Ивановском болотах - были получены такие же цифры: 8810 и 8750 лет от наших дней. И что особенно важно, в каждом случае положение мезолитических остатков указывало на падение уровня воды и пересыхание торфяников.
Для трех не связанных друг с другом водоемов была получена одна дата одинакового события. Это позволяло не только пересмотреть прежние представления об их истории. Сочетание радиоуглеродного анализа с данными археологии и пыльцевого анализа открывали возможность нового подхода к изучению биосферы. Речь шла теперь не о случайных колебаниях уровня озер, а о регрессиях и трансгрессиях, подобных тем, которые давно изучают на морских побережьях. На суше колебания уровня моря отмечены террасами, грядами дюн и остаткам древних поселений. Последние не стоило сбрасывать со счета. Именно они отмечали время регрессивного состояния океана. На Белом море такими вехами служили сезонные поселения охотников и оленеводов. На берегах Средиземного, Черного и Каспийского морей эту роль исполняли руины древних городов и могильники, затопленные или хранящие следы затоплений.
Вот почему, вернувшись после Севера на берега Вексы, я задумался над вопросом: нельзя ли и здесь использовать неолитические поселения и стойбища в качестве своеобразных указателей, отмечающих колебания Плещеева озера на протяжении голоцена? Как это сделать, я уже догадывался.
