Интерес к экономике первобытного общества, в том числе и к древнему земледелию, возник у меня и моих сокурсников по университету еще на студенческой скамье. Мы учились в годы, когда С. П. Толстов открывал древние земледельческие цивилизации Средней Азии, только что вышла книга Г. Чайлда о древних земледельцах Востока, а Т. С. Пассек и С. Н. Бибиков исследовали один из древнейших очагов земледелия в Восточной Европе - трипольскую культуру.
В археологической науке совершался перелом. В нее входили не только новые методы исследований - в ней менялись точки зрения на давно, казалось бы, установленные факты.
Рентгенограммы трипольских культовых статуэток, наполненных зернами злаков, были не менее эффектны, чем анализ кремневых орудий, которым тогда занимался С. А. Семенов. В результате оказывалось, что многочисленные «резцы» являются кремневыми ножами, в том числе и жатвенными, а кремневые «пилы» - рабочие части деревянных и костяных серпов... Неолитическая эпоха, традиционно связываемая лишь с охотой и рыболовством, в свете новейших открытий приобретала совершенно иной производственный облик. Металл вовсе не был необходимым условием животноводства, земледелия и огородничества. Многометровые оборонительные стены неолитического Иерихона - древнейшего города мира,- поселки из камня, сырцового кирпича, внушительные мегалитические, то есть сложенные из огромных камней, гробницы и культовые сооружения, - все это заставляло совсем иначе отнестись и к тем остаткам сезонных стойбищ древних охотников, которые нам встречались в лесной зоне Восточной Европы.
В старых и в новых коллекциях мы находили изогнутые кремневые ножи, похожие на серпы, массивные пластины с пильчатой ретушью и следами приполированности у края, которые вполне могли сойти за примитивные жатвенные орудия. Отпечатки сетей на черепках волосовских сосудов, отпечатки ткани на сосудах эпохи бронзы, находка А. Я. Брюсовым семян льна на свае из поселения на Модлоне, которые даже проросли в лаборатории, не могли не занимать наше воображение. Не было одного, самого главного: находок зерен культурных злаков, без которых все предположения о земледелии древних обитателей лесной зоны повисали в воздухе.
Костяные серпы с кремневым лезвием
Действительно, кремневые пластины и ножи могли исполнять функции серпов, но кто мог доказать, что с их помощью собирали не дикорастущие травы? Характерная заполированность лезвия кремневого серпа, которая возникает при работе, не обязательно указывает на то, что им срезали именно культурные растения. Подобные следы оставляют и дикие злаки, содержащие в своих клетках кремнеорганические соединения, а использование подобных орудий одинаково вероятно как для земледельцев, так и для собирателей и животноводов. Предположение об употреблении каменных топоров в качестве мотыг развеялось как дым, когда началось изучение следов на их поверхности и техники примитивного земледелия по историческим и этнографическим данным. Особенно большую роль в этом направлении сыграли работы Ю. А. Краснова. Собрав огромный фактический материал по земледелию Восточной Европы, он пришел к неутешительному выводу: ранние орудия примитивного земледелия, предшествующие плугу, столь невзрачны, что археолог, даже встретив их при раскопках, не определит их действительного назначения и может принять за простые палки.
В распоряжении историков первобытного хозяйства, как правило, оказываются только вторичные орудия, связанные с расчисткой леса и кустарника (топоры, косари), с уборкой урожая (жатвенные ножи, серпы), с обработкой зерна (ручные мельницы, зернотерки, песты) или с использованием технических культур (пряслица, грузики от ткацкого стана). Что касается орудий непосредственной обработки земли, то сколько-нибудь уверенно о них можно говорить только с появлением плуга и рало на наскальных изображениях, их моделей среди культовых статуэток или, как то было в Дании, при находке самих орудий в слоях торфа.
Чтобы с уверенностью утверждать знакомство с земледелием той или иной археологической культуры, оставался единственный путь: методический просмотр бесчисленного множества черепков, с тем чтобы на их поверхности найти отпечатки зерен культурных злаков, а если посчастливится - то и сами зерна.
Как полагает большинство историков, древнейший очаг земледелия возник в Передней и Средней Азии, отделенной от лесной зоны пространством степей, на котором складывалось кочевое скотоводство, проходило одомашнивание лошади и впервые появилось на свет колесо. Через степь, с востока на запад и с юга на север на протяжении тысячелетий шло движение идей, предметов, семян культурных растений, металлов, оседавших, как пена прибоя, в полосе лесостепи.
Другой, более важный для Средней и Западной Европы очаг земледельческих культур, связанный с Малой Азией, возник на Балканском полуострове, распространился на лессовые почвы Подунавья, захватил междуречье Днестра и Днепра, шагнув даже на днепровское Левобережье. Влияние его ощущается во всей лесной и лесостепной зоне вплоть до Балтийского моря.
Пахота на быках. Наскальные изображения.
Между севером и югом лежали Причерноморские степи, где возникали промежуточные земледельческие оазисы, проникавшие в лесостепь, в зоне которой происходил наиболее интенсивный культурный обмен между представителями разных биом. Зимой сюда откочевывали стада копытных животных из северных лесов, а из степей поднимались стада их постоянных обитателей. Следом за животными с севера приходили лесные охотники, а с юга - кочевники-скотоводы. Вот почему именно здесь, на окраинах лесостепи, в эпоху бронзы возникла первая земледельческо-скотоводческая культура, названная археологами по бревенчатым срубам в могильной яме под курганом - срубной. Это культура, для которой характерны постоянные поселки, развитая металлургия, многообразие медных и бронзовых орудий, связанных с земледелием, обширные торговые связи с горными районами Кавказа, Средней Азии, с южным Приуральем и Алтаем. Влияние ее на обитателей леса можно сравнить разве что с влиянием культуры Рима на варварские племена Европы. И там и здесь это выразилось в повторении форм быта - посуды, украшений, в технических и технологических заимствованиях, насколько возможно - образа жизни.
Растирание зерна.
«Срубники» принесли в лес не просто идеи земледелия и скотоводства, а технику и методы хозяйствования, уже приспособленные для сходных условий. Все это было результатом их опыта собственного развития. После того как их экономика достигла возможного совершенства, а сами они - максимального процветания, резко выделившего этих людей из среды других народов, их образ жизни стал предметом подражания и заимствования со стороны соседних племен. Первыми ощутили на себе влияние срубников так называемые поздняковцы, жившие по берегам Оки и к югу от нее. Они заимствовали у срубников весь внешний облик культуры, а вместе с ним ремесла, хозяйственные навыки, животноводство и земледелие.
На остальной территории лесной зоны экономическое и культурное влияние срубной культуры было иным. В отличие от обитателей долины Оки, жители лесов восприняли от южных культуртрегеров лишь животноводство и земледелие, создав свою, непохожую ни на кого, материальную культуру. Самой характерной ее частью была посуда - сначала яйцевидные горшки с широким туловом и перехватом шейки, а потом и с плоским дном, покрытые рябью беспорядочных оттисков мелкого зубчатого штампа, напоминающей отпечатки грубой ткани, насечками под горлом и очень характерными выпуклинами - «жемчужинами».
«Ложнотекстильная», или, как ее еще иногда неправильно называли, «сетчатая», керамика в представлении археологов первоначально связывалась не с эпохой бронзы, а только с городищами раннего железного века, на которых она была впервые найдена. Однако вскоре ее обнаружили и в верхних слоях неолитических поселений. Еще во время разведок на берегах Плещеева озера мне удалось найти первое селище, на котором не было никакой другой керамики, кроме ложнотекстильной. Раскопки показали, что в то время человек не расстался еще с камнем. Скребки, наконечники стрел, долота и, что особенно важно, небольшие топорики были изготовлены из кремня и серого сланца, причем их форма и способ обработки подтверждали, что все это сделано до появления железа. К тому времени уже был определен возраст ряда археологических комплексов подобного типа в Прибалтике и Южной Финляндии: такая керамика появилась там тогда же, когда и у нас, в конце 2 тысячелетия до нашей эры.
Культура ложнотекстильной керамики охватывала прежнюю территорию распространения восточноевропейских культур «боевых топоров», в значительной степени повторяя распространение керамики с ямочно-гребенчатым орнаментом. Объяснений могло быть два: или культура ложнотекстильной керамики очерчивает определенную экологическую зону, или ее границы показывают нам однородность жившего здесь некогда населения.
Споры вызывало происхождение этой малопонятной культуры. Некоторые археологи считали ее пришлой, подобно другим культурам эпохи бронзы; другие, наоборот, полагали ее результатом развития местного населения, к тому времени растворившего в своей среде всех пришельцев. Об этом свидетельствовали форма сосудов, но главное - технология их изготовления. В последнем сказывалась сила традиций, позволяющая археологам безошибочно определять черепки сосудов разных культур не только по украшающим их узорам, но и по составу глиняного теста, обжигу, примесям и многому другому.
В сплетении гипотез, догадок и споров об этой культуре меня привлекала еще одна сторона. Культура ложнотекстильной керамики оказывалась своего рода зримым воплощением эпохи, когда совершился коренной перелом не только в хозяйстве и экологии, но и в сознании человека, населявшего Восточную Европу. Переход от охоты и собирательства к животноводству тоже влечет за собой определенные изменения в психике человека, однако не настолько кардинальные, как переход от охоты и животноводства к земледелию.
Осев па землю, человек как бы отказывался от движения во имя будущего - своей семьи, своих детей, их потомства. В известной степени он жертвовал собой во имя общества и рода. Постоянная смена впечатлений, предполагавшая до того лишь пространственное восприятие времени, как переход из одного места в другое, сменилась неподвижностью наблюдателя, для которого время стало измеряться состоянием окружающего пространства.
Подвижный, еще не бросивший якорь скотовод и охотник, наблюдая менявшиеся вокруг картины мира, выхватывал из этой череды лишь отдельные явления, важные для его сиюминутной жизни, не пытаясь их закрепить и передать другим. Даже свое бытие он ощущал не как что-то самостоятельное, самоценное, а лишь как следствие движения мира, в котором и он оказывался одной из многих движущихся частиц.
Он чувствовал себя зверем, по следу которого шел, перевоплощался в рыбу, которую подстерегал возле порогов, ощущал себя деревом и кружащимся осенним листом, ложившимся на стылую, волглую землю.
Человек жил лишь постольку, поскольку жил окружавший его мир. Собственной цены жизни„как таковой, для него не существовало.
Множество примеров, приводимых этнографами, доказывают нам, с какой легкостью - под влиянием настроения, болезни, голода, из нежелания совершать ту или иную работу, по множеству других столь же малосущественных причин,- добровольно прерывали свою жизнь подобные «дети природы», для которых будущее не имело объективной реальности и цены. Оно всегда ограничивалось настоящим, причем не общим, а сугубо личным, которым каждый распоряжался по своему произволу.
Наоборот, земледелец мог жить только будущим и во имя будущего. Внешние изменения, дальше которых не простиралось внимание охотника оказывались для него лишь сигналами об изменениях внутренних, существенных. Ничто не ускользало от его внимания, западая глубоко в память,- состояние неба, форма облаков, мерцание звезд, предвещающее заморозки, свойства почв, характер растительности, форма и цвет плодов, сроки цветения, время появления различных видов насекомых, гусениц, время движения соков, сезоны дождей и засух... Он был естествоиспытателем и философом, проникающим в таинства натуры.
В цвете листвы, форме ветки, в золотистом тяжелом зерне, перекатывающемся на загрубелой, мозолистой от работы руке, так непохожей на маленькие изящные руки лесных охотников„человек открывал для себя то, что через несколько тысяч лет войдет по цепочке поколений в основной запас человеческих знаний.
Текучий, меняющийся мир, волнующий впечатлительную душу лесного жителя, в крепко сложенной хижине земледельца, стоящей на земле в окружении освобожденных от леса пространств, на земле, вспаханной, удобренной и засеянной, обеспечивающей будущее не только его собственное, но и будущее всех поколений, которые возьмут от него свое начало, - этот мир предстает ему столь же постоянным, вечным и мудрым, как труд, которому отныне человек посвящает большую часть своей жизни и сил.
На первый взгляд, этот мир ограничен, как ограничивает его линия горизонта. Но именно эта внешняя ограниченность сообщает взгляду человека проницательность и глубину, и, проникая в суть вещей, он обретает восхитительную возможность предугадывать сцепление - пусть пока еще неподвластных ему - причин и следствий.
Молодость человечества продолжалась долго. Человек успел исходить землю вдоль и поперек, заглянуть в самые глухие ее уголки, поохотиться на всех зверей, с некоторыми из них подружиться, других взять с собой в странствия. Но вот пришло время зрелости, время ощущения собственных сил. И человек почувствовал, что спешить некуда, некуда торопиться, бежать. Надо подумать о дальнейшем. Не легкая, спорящая с ветром лошадь, а грузные, сильные, медлительные быки, одинаково способные поднимать девственную, оплетенную корнями целину тяжелым плугом и везти еще более тяжелую повозку с массивными, цельнодеревянными колесами, оказались помощниками человека. И сам он стал таким же, как эти быки,- медлительным, все оценивающим, с крепкой спиной, с прочно стоящими на земле ногами, с большими, мускулистыми руками, опутанными сеткой набухающих при работе вен.
И тогда впервые, оглянувшись вокруг себя, видя возделанные поля, преображенную землю, хранящую память не только о его собственном труде, но и о труде его предков, человек с нежностью и благоговением произнес слово «родина», соединив в нем, завязав единым узлом настоящее, прошлое и будущее...
